Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Василек рванул на себя одеяло и открыл ноги.

Исхудавшие, неестественно тонкие, они были покрыты на голенях розовыми шрамами, которые еще не успели побелеть, и утолщениями.

Василь что-то говорил, но Антоний Косиба не слышал его, не различал слов. Он смотрел как завороженный, чувствовал, что с ним происходит что-то странное. Ему казалось, что он когда-то уже видел такую картину, что так и должно быть. Непреодолимая сила заставила его наклониться над лежащим Васильком. Он вытянул руки и стал ощупывать колени и голени. Его толстые пальцы, покрывшиеся затвердевшей кожей, с безошибочной точностью находили, надавливая на дряблые мышцы калеки, кривизну неправильно сложенных костей.

Антоний тяжело дышал, точно при большом напряжении. Он боролся с потоком мыслей, захлестнувших его. Ну конечно, так, все правильно. Он с удивительной ясностью понимал, что здесь произошло: кости срослись неправильно. Так не должно быть. И здесь то же самое. Как же так!

Он выпрямился и вытер рукавом пот со лба. Глаза его светились, но он так побледнел, что Василек спросил:

— Что с тобой?

— Подожди, Василь, — отозвался Антоний охрипшим вдруг голосом, — ты давно упал и поломал ноги?

— Пятый месяц… Но…

— Пятый? Но тебе их сложили?

— Сложили. Доктор из Радолишек.

— И что?

— И сказал, что буду здоровым. Он прибинтовал к ногам дощечки. Два месяца я лежал, а как снял…

— Что случилось?

— Тогда он сказал, что никто уже не поможет. Такой перелом, что нет способа помочь.

— Нет?

— Нет! Отец хотел меня в Вильно везти, в больницу. Но доктор сказал, сам Бог уже не поможет.

Антоний засмеялся.

— Неправда.

— Как это неправда? — дрожащим голосом спросил Василь.

— А так, что неправда. Ну-ка пошевели пальцами!.. Вот, видишь… Неправда! Если бы не мог пошевелить, тогда конец. А стопами?

— Не могу, — скривился Василь, — больно.

— Болит?.. И должно болеть. Значит, все правильно.

Он нахмурил брови и, казалось, о чем-то сосредоточенно думал, а потом, наконец, сказал с уверенностью:

— Нужно ноги тебе сломать снова и правильно составить кости, как должны быть. И выздоровеешь. Если бы пальцами не мог пошевелить, то пиши пропало, а так… можно.

Изумленный Василь всматривался в него.

— А ты, Антоний, откуда знаешь?

— Откуда?.. — заколебался Антоний. — Не знаю, откуда. Но это не трудно. Вот, смотри. Здесь срослось криво и здесь, а на этой ноге еще хуже. Здесь трещина, видимо, почти до колена.

Он надавил и спросил:

— Болит?

— Очень.

— Ну, видишь. И здесь, наверное, то же самое!

Василь вздрогнул при прикосновении пальца.

Антоний улыбнулся.

— Видишь!.. Здесь нужно разрезать кожу и мышцы. А потом молоточком… или пилкой. Правильно составить.

Обычно спокойный, скорее даже флегматичный, Косиба сейчас изменился до неузнаваемости. Он оживленно объяснял Василю, что нельзя терять времени и нужно делать это быстро.

— Доктор Павлицкий не согласится, — покачал головой Василь. — Он если один раз скажет, то потом и слушать не хочет. Разве что в Вильно ехать?

Василек весь дрожал под влиянием охватившей его надежды, которую вселил в него Косиба и с беспокойством всматривался в него.

— Не нужно в Вильно! — раздраженно ответил Антоний. — Не нужно никого. Я сам! Я сам это сделаю!..

— Ты? — уже с откровенным недоверием спросил Василь.

— Да, я. И увидишь, ты будешь ходить, как прежде.

— А откуда ты можешь это знать? Это же операция. Нужно учиться, чтобы делать такие вещи. Ты делал это когда-нибудь?

Антоний помрачнел. Он не мог преодолеть того удивительного желания, что-то заставляло его выполнить свое намерение. Одновременно он понимал, что ему не дадут, не позволят, не поверят. Конечно, он никогда не занимался лечением, а тем более составлением поломанных ног. Среди многих ремесел, которыми Антоний занимался на протяжении долгих лет странствий, он никогда никого не лечил. И сейчас он сам удивлялся, откуда у него такая уверенность и убежденность, что Василю можно помочь, что его можно поставить на ноги. Но это нисколько не изменило его решения.

Антоний Косиба не любил вранья. Однако на этот раз решил солгать, чтобы приблизиться к поставленной цели.

— Делал ли операции? — пожал плечами Антоний. — Много раз. И тебе сделаю, тогда ты выздоровеешь! Ты же неглупый и согласишься.

Дверь открылась, и маленькая Наталка позвала:

— Антоний, пойдем ужинать! А тебе, Василек, в постель принести?

— Я не буду есть, — нетерпеливо буркнул Василь, разозлившись, что прервали такой важный разговор. — Выйди отсюда, Наталка!

И снова начал выпытывать у Антония все об операции и отпустил его только после того, как в сенях заскрипел поторапливающий голос матери.

Спустя два дня старый Прокоп позвал Антония. Он сидел на скамейке и попыхивал трубкой.

— Что ты наговорил моему Васильку, Антоний? — обратился он к работнику. — О каком-то там лечении?

— Правду сказал.

— Какую правду?

— А что я могу его вылечить.

— Как это ты можешь?

— Нужно разрезать, кости наново сломать и опять сложить. Они неправильно составлены.

Старик сплюнул, погладил свою седую бороду и махнул рукой:

— Перестань. Сам доктор сказал, что тут уже ничто не поможет, а ты, темный, необразованный, сомневаешься?.. Правда, ты разбираешься во многом. Не отрицаю, и грех был бы… но с человеческим телом не так просто. Нужно знать, где какая косточка, где какая жилка, какая к какой подходит, какое имеет значение. Сам не раз разбирал кабана или теленка. Столько там разных таких жилок, что и не разберешься. А по существу что? Скотина. А у человека все деликатное. Нужно разбираться в этом. Это тебе не соломорезка, которую развинтишь, все винтики и другие части на земле разложишь, а потом опять сложишь, смотришь, и режет лучше, чем прежде… Уметь тут надо, школу закончить, науку пройти.

— Как хочешь, — пожал плечами Антоний. — Я что? Набиваюсь, что ли? Говорю, что смогу, потому как не раз вытаскивал людей из такой беды, значит, смогу. Слышал ты когда-нибудь, чтобы я слова на ветер бросал?

Старик молчал.

— Случалось ли, что я брался за какое-нибудь дело, а потом не справлялся, портил?

Мельник покачал головой.

— Твоя правда! Грех жаловаться! Умелый ты, и я не жалею, что оставил тебя. Но тут дело касается моего сына. Сам понимаешь, я думаю, последнего, который у меня остался.

— Так ты хочешь, чтобы он навсегда калекой остался? А со временем не лучше ему будет становиться, а все хуже. У него отломаны куски костей. Ты сам их рукой нащупаешь. Говоришь, что наука нужна. Так была же у тебя наука. Тот доктор из городка ученый. А что сделал?