Голгофа - Иван Дроздов

К ним подошли два других кавказца, моложе, и как–то глупо таращили глаза. Одежда на них была грязная, мятая и волосы жесткие, как из проволоки. Видно, что баню они тут не знали, да и лицо, наверное, мыли редко. Чистенький, румяный мальчик с блестящими серебряно–серыми глазами был для них в диковинку, и они не могли от него оторвать взгляда. Один выдвинулся вперед, словно хотел до него дотронуться, спросил:

— Ты богатенький, да? Отец много денег имеет? А?..

— Я русская, — сказала она с гордостью, — а русские сейчас все бедные. Но у меня есть немного долларов, и, если нужно, я могу вам дать.

Она сказала «русская» и смутилась своей оплошности, слышала, как стучит кровь в висках, и уж хотела поднять левую руку, но грузины эту ее оплошность не заметили.

— Сколько у тебя долларов? — спросил старший.

Саша пожала плечами.

— Ну, ладно. Можешь не говорить. Мы тут не бедные и доллары твои нам не нужны.

Протянул ей руку:

— Меня зовут Давид. Можешь считать, что я твой друг и мой дом — это твой дом. И здесь, и там, в Грузии, в Тбилиси дом, и в горах тоже есть дом, большой, красивый. Да? И много машин. И ты, если захочешь, будешь иметь тоже машину. Да? Захочешь или нет?..

Саша, растерявшись, кивнула головой. Она не могла понять, зачем этот старый небритый грузин в мятых широких штанах говорит ей о своем богатстве, приглашает ее домой. Ну, будь она девушкой, тогда, может, поняла бы его интерес, но она сказалась парнем, и он будто бы в это поверил, зачем же ему так вдруг, сразу, распахивать свою душу и лезть в друзья?..

Давид что–то сказал на своем языке ребятам — те метнулись в дом, а он взял Сашу за руку, подвел к машине. Саша отстранилась. Давиду это не понравилось. Недобро блеснув глазами, проговорил:

— Я что, кусаюсь? Да?.. Почему боишься? Скажи!..

Саша не ответила, а подошла к рабочему, тащившему ящик, взяла бутылку.

— Можно попить?

— Можно, дорогой. Пей, пей, пожалуйста. У нас много такой воды. Очень много.

Пробка и этикетка имели вполне фабричный вид; молодой грузин вынес из дома стаканчик, а старый, взяв у нее из рук бутылку, ловко откупорил ее и налил в стакан холодную шипучую воду.

Наверное, все грузины, а их было человек восемь, выползли из дома и тесным кружком стояли у раскрытой двери. Они разглядывали русского парня молча, и так, будто он упал с неба. По их вытянутым лицам и широко раскрытым глазам нетрудно было догадаться, что все они были в сильном затруднении и не знали, как себя вести.

Саша же, оглядев ящики, весело и беспечно спросила:

— А у вас есть и водка, и вино?

— Нет, — сказал дядя, — по всему видно, он был старшим, — у нас вода. Наша, особая, «Боржоми». Ты что, не видишь? Мы его тут добываем, разливаем и в городе продаем. Заходи в дом. Гостем будешь.

Провели Сашу в дом, усадили на лавке за большим овальным столом. В открытую дверь Саша видела, как грузчики откуда–то снизу таскают ящики с бутылками и подают в кузов. И еще она слышала глухое урчание машин, доносившееся из–под земли. Догадалась: там у них цех разлива. Но откуда же воду берут? И что это за вода? Неужели из колодца?..

Позже она увидела в просторном нижнем помещении, в подвале, как из широкой стальной трубы, торчащей из–под земли, беспрерывно хлестала чистейшая родниковая вода, — она поступала в желоб, доставляющий воду в чаны, а из чанов — в систему автоматического разлива, маркировки и упаковки бутылок. Это был небольшой цех с прекрасным отечественным оборудованием. В сутки здесь перемывалось, сушилось и наполнялось сто тысяч бутылок, а два большегрузных автомобиля отправляли воду по окрестным городам, и больше всего в Петербург. У Давида были документы от авторитетных биохимических лабораторий. Бутылка продавалась за восемь рублей; цех работал уже четыре года, — Давид страшно разбогател, и сейчас он мучительно думал о том, как бы стряхнуть с шеи стаю «ястребов».

Усадив гостя на лавке возле стола, Давид попросил подождать, а сам скрылся в другой комнате и долго оттуда не выходил. Саша во время этой паузы вышла на улицу и подняла правую руку, — дескать, не беспокойтесь, у меня все в порядке.

Был полдень. Солнце покатилось в сторону замка, — значит, там запад, и если отклониться от замка немного на север, попадешь в Петербург.

Зоркими как у орла глазами она разглядывала окна второго этажа замка и отчетливо видела уголок отвернутой занавески и даже, как ей показалось, чье–то лицо за стеклами окна, — конечно же, это Качалин. При мысли, что он ее видит, думает о ней, тревожится — он ее вожатый и защитник, — в душе поднималась теплая волна радости, она хотела быстрее туда, в замок, и больше никуда не отлучаться. Снова и снова махала правой рукой, шевелила пальчиками и была совершенно уверена, что Сергей ее видит, что он ждет ее, и она сейчас же вернется в замок.

— Кому ты машешь? — раздался за спиной скрипучий неприятный голос с кавказским акцентом. — Кого видишь? Да?..

— Никого я не вижу, но должен же там кто–нибудь быть.

— Там нет никого. Вчера приехали, но потом уехали. Ку- да — неизвестно. А приедут — Шахт позвонит. Ключи от замка только у Шахта. Ты знаешь такого, да? Не знаешь. Саша, твоя подружка, тут хозяйка — да, но главный хозяин — Шахт. Поживи у нас. Саша приедет — мы тебе скажем. Да?.. Пойдем в дом. Будем пить вино — наше, кавказское. Да?.. Ты хочешь вина?.. Говори, почему молчишь?..

Саша пошла в дом; ей хотелось узнать побольше об их подпольном производстве. А, кроме того, она еще не знала, как оторвется от этой шайки, похожей на стаю волков.

На столе был накрыт обед, и стояло много бутылок, — тут были вино и коньяк, и их вода с красивой наклейкой, на которой были изображены какой–то чужеземный принц и английское слово «Кент».

— А я есть не буду, — сказала Саша. — Я не хочу. А вино так и совсем не пью. И не курю, — поспешила она заявить свое жизненное кредо.

— А колоться?

— Что значит: колоться?

— Ну так, немного, для кайфа. У нас есть. Ты хочешь?

Саша поняла и испугалась. Она слышала, как наркоманы «сажают на иглу» подростков, и особенно девиц, а затем делают с ними что хотят. Почувствовала, как по спине ее пробежал противный холодок, а дыхание перехватило. Хотела выйти на улицу и поднять левую руку, но тут же одумалась, взяла себя в руки и решила быть бдительной и никого не подпускать к себе близко. Только сейчас разглядела, что Давид приоделся, прихорошился и смотрел на нее жадными блестящими глазами; наливал себе вино, ел, пил и делал вид, что гость его мало интересует. Но каким–то внутренним чутьем Саша услышала в нем бурлившее волнение; он и дышал неровно, и взгляды кидал вороватые, тревожные. Из глаз струился горячий блеск, мысли метались, рвались, словно его уличили в чем–то нехорошем и он не мог найти верного тона.

— Ты, парень, где живешь, кто твои родители — вы богатые или бедные?

— Сейчас все бедные. И мы тоже не из богатых, — спокойно отвечала Саша. Ее тяготила мысль о богатстве отчима, и убедительные суждения Сергея о природе его денег заронили смутную тревогу о причастности к его миллиарду, и сейчас ей представился случай как бы стряхнуть с себя груз соучастия, и она с готовностью и даже с радостью заявила о своей бедности.

— Бедность не порок, — ухмыльнулся Давид, — но у нас в Грузии говорят: лучше быть молодым и здоровым, чем старым и больным. И богатый человек лучше бедного. А?.. Правильно у нас говорят или нет?..

— Неправильно у вас говорят! — осмелела Саша. — Лучше быть честным, чем богатым.

— Честным? Что такое — честный?.. Я вот богатый, но я и честный. Я не украл деньги, не беру чужого — вон там внизу моя работа. Я работаю!.. И приношу людям пользу. Наш вода… — Он так и сказал: «наш вода», — тоже Боржоми, а ученые говорят: лучше Боржоми. И когда у вас камень на почке или там еще где–нибудь, он пьет наш вода и становится здоровым, как вот я, и молодым, как вот ты. А?.. А теперь ты будешь говорить: честный я человек или не честный?..

Сидели. Молчали. Саше было странно сознавать, — она это ясно видела: Давид ее стесняется. И как бы торопится перед ней оправдаться. С чего бы это? Ну что я для него?..

— Ты можешь помочь своим родителям, — сказал вдруг Давид.

— Как?

— Просто. Оставайся у нас работать. Я буду хорошо платить. И даже дам аванс: пять тысяч долларов. А?.. Хочешь?.. Поедем с тобой в деревню, — она тут рядом, — и ты пошлешь домой деньги. Да?.. Пять тысяч!

— А что я буду делать?

— Помогать! Я тебе скажу: помоги, и ты поможешь.

— Я слаб здоровьем, не могу грузить ящики.

— Ящики? Зачем ящики? Кто тебе сказал, что ты будешь грузить ящики? Я сказал, да?.. Ты будешь делать всякие пустяки. Чистить картошку, резать хлеб, мыть посуду…

— Не–ет! Это не для меня. Я люблю чистую работу.

— Такая работа тоже есть. Вести учет: сколько бутылок отвезли, сколько пустых бутылок привезли. Каждую посмо- треть — нет ли трещин. Ну? Такая работа подойдет?