Фальшивые друзья - Ганс-Гюнтер Хайден

— Бросай же! Или струсил?

Винтерфельд взглянул на часы, как-то безучастно сказал:

— Через три минуты здесь появится пожарная команда. Хочешь ей помочь?

Но я все еще раздумывал.

— Поглядите-ка на этого подонка! — выпалил Франк. — При первой же боевой проверке спасовал!

И тут я бросил свою бутылку, но придал ей такое направление, что она упала у самой стены.

— Пустой номер, — буркнул Франк.

Не включая фар, мы рванули по той же дороге назад. За спиной поднималось огненное зарево.

— Эх ты, слабак, — подначивал меня Франк. — С десяти метров не можешь попасть в окно.

Винтерфельд при этом улыбнулся.

Когда у пивной я вышел из машины, он сухо бросил:

— Сделаем небольшой перерыв. Учись прилежно, чтобы стать настоящим командиром взвода. Мы сами дадим о себе знать…

Выпив в тот вечер полбутылки водки, я все же не мог уснуть. Перед глазами снова и снова возникали сполохи взрывов, я слышал, как бутылки разбивают оконные стекла, и представлял себе людей, оказавшихся в море огня и мечущихся в поисках выхода. Мне рисовались пожарники, выносящие обгоревшие трупы. Да, я не бросил свою бутылку в окно, но разве это оправдывает меня?

Вот так безобидный солдатский союз, вот так хорошие ребята…

Кого судьба обрекла быть в ту ночь в бараке? Надеюсь, они спаслись. Трудно представить, что там творилось. А может быть, барак был безлюден? Скорее всего. Иначе эти свиньи не осмелились бы бросать свои зажигалки.

Утром по радио передали информацию: двое вьетнамцев погибли в огне в результате поджога общежития в Фовинкеле.

Я подал рапорт о болезни. У меня действительно была повышенная температура. Неделю я провалялся в лазарете. Все и вся опостылели мне. Солдатский союз, Петра, Йорг, Винтерфельд, мои родители, я сам. Я ничего не ел, пил только чай. Больше ничего не хотелось. При воспоминании о летящих бутылках с бензином мое тело начинала бить лихорадка, я пытался представить лица сгоревших, которых никогда не видел. Санработники не знали, что со мной делать, они считали, что у меня нервный шок, и были откровенно рады, когда, провалявшись неделю, я встал и заявил, что хочу вернуться в роту.

— Сапер Крайес!

— Я, господин капитан!

— Ко мне! Быстро!

Я рванул к Радайну, от которого меня отделяли метров тридцать.

— Сапер Крайес по вашему приказанию явился!

— Хорошо. Повторите задание на следующее занятие.

— Слушаюсь! Я беру с собою 200-граммовую шашку тринитротолуола, запал, шнур и спички, выдвигаюсь к объекту и…

— Достаточно. Не надо о том, куда вы выдвигаетесь. Как вы подожжете шнур?

— Ах, шнур… — Внутренне я напрягся. В руках почувствовал дрожь, поскольку мне опять вспомнился барак в Фовинкеле. — Я беру в левую руку большим и указательным пальцем спичку и прикладываю ее к сердцевине шнура. Затем резко провожу головку спички по покрытой серой поверхности коробки, температура вспышки вызывает зажигание черного пороха в шнуре, что приводит затем к взрыву шашки. За это время я занимаю место в укрытии… — Все вызубренное теоретически я, кажется, повторил без единой ошибки.

— Проверим на практике, — сказал капитан. — Начинайте!

Я старался действовать по всем правилам, но руки мои дрожали. Все же удалось осторожно протолкнуть шнур в зажим взрывателя, уложить взрывпакет в подготовленное углубление. С третьей попытки мне удалось поджечь шнур.

Тут-то все и произошло: видимо, от волнения я уронил коробку спичек. Попытался ее поднять, но услышал голос капитана:

— В укрытие!

— Надо забрать коробку, — строптиво ответил я. Рывком высвободился из его рук, удерживавших меня, схватил коробку, бросился за земляной вал и упал на землю. В этот момент раздался оглушительный взрыв.

— Что за представления вы устраиваете, сапер Крайес? — Первое, что я смог воспринять после взрыва, был голос капитана Радайна. При этом он комично растягивал буквы «и» и «о». — Не собираетесь ли попасть в число героев?

— Так точно… Никак нет, господин капитан! — Я понимал, что офицер прав, но не мог объяснить ему, почему у меня задрожали руки. А что касается коробки спичек, моего безумного рывка, то ничего этого я не смог бы объяснить в тот момент самому себе.

— Зарубите на носу, Крайес! — продолжал орать офицер. — Команды, которые я отдаю, должны исполняться немедленно и точно! Если я приказываю «В укрытие!», вы должны быть в укрытии! И никаких размышлений при этом! Никаких! В бундесвере не размышляют! А если и размышляют, то только в таком порядке: вначале думаю и принимаю решения я, а потом вы. Понятно?

Я настолько хорошо понял его, что в тот вечер добровольно, без всякого приказания вычистил его сапоги и выгладил обмундирование.

Всю неделю шел снег. Задул сильный ветер. Даже человек с хорошим зрением ничего не увидел бы за метелью, а что же тогда сказать обо мне? После занятий подрывным делом начались учения по сооружению складских помещений.

Привести в готовность емкость — разобрать емкость! Это означало закрутить семь тысяч гаек и раскрутить семь тысяч гаек. А ключей-автоматов не хватало, приходилось работать вручную. Получалось так, что по очереди каждый из нас принимал на себя роль отделенного, отдавал команды, подстегивал работу, руководил. Наконец в этой роли пришлось выступить и мне. Я командовал отделением, пока мы не направились к ротной казарме. Все насквозь пропитались потом и мечтали только о горячем душе и теплой постели.

У здания казармы мои подчиненные остановились, и я негромко скомандовал:

— Можно разойтись…

Парни хотели разойтись, как вдруг раздался голос капитана Радайна.

— Сапер Крайес! — Он прямо захлебывался от злости. — Что вы себе позволяете?! Не знаете, как распустить строй? Тогда я вас научу! — Быстрым шагом он подошел к нам. — Первое, что вы должны сделать, когда отделение подходит к казарме, это выстроить людей в шеренгу! Поняли?

Я промолчал.

— Вы поняли? — заорал он на меня.

— Так точно, господин капитан!

— Тогда продолжим. Смирно! — скомандовал он отделению, которое не очень-то разобралось в том, ругает он меня одного или всех нас. — Равняясь! — Радайн выждал лишь мгновение, чтобы его приказ был исполнен. — Смирно! Вольно! — Он снова обернулся ко мне: — Вот теперь люди стоят, как положено по уставу, скажите им, как они исполнили сегодня задание — хорошо или не очень.

— Об этом я мог бы сказать завтра утром. Люди устали, они хотят спать. Если мы простоим здесь, на сквозняке, многие заболеют, — попытался я возразить ему.

Глаза Радайна настолько округлились, что, казалось, готовы были выскочить из орбит.

— Кончайте с вашими гуманными бреднями! Знаете что, Крайес? Вы совершенно не военный тип человека. Вы хотите стать унтер-офицером, а затем, как я слышал, капитаном. Какой из вас, к черту, вояка, если вы бросаетесь за коробкой спичек, рискуя жизнью, а здесь разыгрываете роль медсестры?! Ищите свое счастье в службе «Скорой помощи» по телефону, а не в бундесвере! Смирно! — вновь скомандовал он моей группе. — Разойтись по комнатам!

Он сделал четверть оборота на своих изящных каблуках. Небрежно, но четко. И направился к себе, не удостоив меня даже взглядом.

Я смотрел ему вслед тупо, бездумно. «Вы совершенно не военный тип», «гуманные бредни» — эти слова все еще звучали в моих ушах. Я пытался понять, что же произошло? И какие будут последствия? Меня исключат из числа курсантов? Это был бы лучший исход. Вернуться в роту? Не начав занятий на курсах?

Не отдавая отчета в своих действиях, я поднялся по лестнице и был очень рад, что никто не повстречался мне по дороге.

Милый сын!

Как твои дела, хватает ли тебе еды? Известно ли, когда начнется судебный процесс, или тебя выпустят на свободу, не дожидаясь его начала? У нас в деревне только и разговоров, что о процессе. В газете об этом писали, Из редакции приехал какой-то тип и хотел заполучить твои фотографии. Папа его сразу же выгнал. Не знаю, правильно ли он поступил. Они собираются написать в газете и о папе.

Кое-кто из соседей ведет себя непонятно. Зашла я в лавку к мяснику, так все покупатели уставились на меня, когда я покупала эскалопы. Правда, никто слова не сказал. Все от меня шарахаются, как от чумной. Отошли в сторонку, а когда я выходила, даже расступились. Как в старые времена, когда кого-то прогоняли сквозь строй. Папа пошел к парикмахеру, ты знаешь его, это отец Калле. Вернулся, говорит: «Чего только не наслушаешься в наше время». А молочник высказывался в твою защиту. «Что за порядки? — возмутился он. — Молодых немецких солдат, готовых защищать отечество, сажают в тюрьму. А проклятые итальяшки, ворующие в лавках товары, ходят на свободе». Молочник дал мне бесплатно двести граммов голландского сыра. «Для вашего Петера, — сказал он. — Я знаю, что он любит сыр».