Фальшивые друзья - Ганс-Гюнтер Хайден

В бешенстве я ударил щеткой по трубе. «За что ты меня лупишь, Петер? — спросил Вилли. — Все, что произошло и происходит, ты заслужил». — «Ты не друг, выродок!» «Как ты сказал?» — спросил Вилли. «Да, ты выродок!» — жестко бросил я ему в лицо. «Так, так, старик! Врежь ему, — подначивал меня Йорг, который откуда-то вынырнул. — Вперед, на коммунистов!» «Пошел к черту, ты и сам хорош, хотя бы потому, что затеял всю эту историю с шампанским в корытце!» «А что ты хочешь, у нас свои особые методы». Подожди же, Йорг, ты еще получишь от меня сполна!.. Погруженный в свои безумные мысли, я зачищал для сварки край трубы.

— Когда протрешь трубу насквозь, доложи, Крайес, — прервал мой бред унтер Шонау.

— Что случилось?

— Ничего. Просто ты целую вечность сидишь на трубе и все зачищаешь и зачищаешь. Может быть, решил сделать дырку?..

— Оставь меня в покое!

Я поднялся и толкнул трубу ногой. Она медленно покатилась по крутому откосу к складу, где мои коллеги укладывали трубы в штабеля. Этот прием родился сам собой, хотя подобные действия противоречили инструкциям. По установленному порядку, трубы следовало сносить на руках. Но новый метод был более прогрессивным. Конечно, он имел следствием то, что на трубах появлялись кое-какие дефекты, но нас это мало волновало. В самом деле, за каким чертом зачищать все эти обрезы, складывать в ровные штабеля все эти трубы, если завтра придут новобранцы и начнут, по тем же приказам, разбирать их? Когда подкатилась для зачистки очередная труба, я просто столкнул ее под откос.

Гори все огнем! Нет никакой мочи!

«Смотреть в оба, — приказал Йорг. — Информировать о настроениях в казарме…» О чем, собственно, я должен информировать? О том, как Бонес насаживает соединительные кольца или Майер смазывает золотники? С большим удовольствием я написал бы репортаж о нашем гигантском «матраце» — складывающемся резервуаре для воды. Пятеро солдат прочистили его щетками и промыли, и он лежал под солнечными лучами, подсыхая.

— Смотрите, чтобы в нем ни капли воды не осталось, прежде чем начнете скатывать, — предупредил Шонау. — Иначе вода сразу же протухнет…

Матцерат аккуратно протирал огромные резиновые квадраты и посыпал их тальком. Потом мы впятером принялись закручивать «матрац» в рулон.

Работа была уже наполовину сделана, как вдруг Энкерс из команды технического обслуживания, только что закончивший мыть грузовики, забросил на плечо шланг, и на «матрац», так заботливо нами просушенный, выплеснулось целое ведро воды.

Мы только обменялись взглядами, ни слова не сказали друг другу и продолжали скручивать «матрац», как будто ничего не произошло.

Но донесения по подобным сюжетам тебя, конечно, не интересуют, Йорг? Тогда чего же ты ждешь от меня?

Неделей позже я подучил письмо от Винтерфельда. Не сразу разобрался, что писал именно он, так как адрес на конверте не был указан. Но я догадался.

«По прочтении немедленно уничтожить», — так начиналось письмо вместо обычного обращения. Меня освобождали от обязанностей казарменного корреспондента, рекомендовали сосредоточиться на учебном процессе, чтобы лучше подготовиться к выполнению более ответственных задач. В остальном я должен был ожидать последующих приказов для участия в намечаемых акциях, которые состоятся на следующей неделе.

Приказ я получил через ефрейтора первой роты, когда мы возвращались из пивной. Он сунул мне в руки сложенный листок.

«Пункт сбора в 23.00 в пивной «Тальбрюкке» в Ронсдорфе. Одежда гражданская. По прочтении немедленно уничтожить».

Что они еще придумали? Новую кражу оружия или что-то другое? А если не пойти? Тогда они вытащат меня в следующий раз. Лучше пойти теперь. По крайней мере, буду знать, что они замышляют.

Я пытался внушить себе, что предстоящее ночное предприятие будет совершенно безобидным. Но мне это не удавалось, и поэтому во время занятий на курсах внимание мое отключалось от лекций. Не лучше ли отправиться в полицию и рассказать обо всем, пока дело не приняло более крутого оборота? Но может получиться и так, что во время операции нас не застукают. А по окончании службы в бундесвере я вообще не буду встречаться с этой падалью. Но Йорг! Он же живет по соседству. Значит, и на гражданке продолжится вся эта кутерьма? Проклятие!

Вечером я отправился на встречу. Почему? Возможно, потому, что в послании недвусмысленно говорилось: «Не может быть никаких уважительных причин для неявки». Слушаюсь, господин командир! Слушаюсь, лейтенант Винтерфельд!

— Собирай игрушки, Петер. Пора накрывать на стол.

— Как, мама, уже?

— Да, почти половина седьмого.

— Но я не хочу есть. И домик не построил.

— Достроишь потом. В половине седьмого все должны быть за столом. Ты же знаешь.

— Я не хочу!

— Что значит «не хочу»? Придет отец, он тебя проучит… «Не хочу»…

Когда пришел отец, я действительно получил две оплеухи, справа и слева.

— За стол! И чтобы я никогда больше о подобном не слышал! Если тебе говорит что-то мать, ты должен неукоснительно повиноваться. Понятно?

— Но я пока не хочу.

— Никаких «но»! За стол! А нет — в постель!

Моя первая попытка продлить время игр за счет сидения за столом закончилась полным крахом. Оплеухи надолго запомнились.

Но я предпринял еще одну попытку. Помнится, сооружал башню из кубиков и не ощущал голода, как и тогда, когда мне попало. Другими словами, не было необходимости садиться за стол. Однако эта попытка закончилась еще более печально, чем первая. Меня выпороли и отправили спать. Выплакавшись, я почувствовал зверский голод, но, естественно, никто и не думал меня кормить.

Тут-то я и решил изменить стратегию: если моим родителям нравится, когда я ем, тогда буду есть. — Мама, есть хочу, так хочу…

— Есть? Но ведь до половины седьмого еще целый час!

— А я так проголодался…

— Потерпи немножко, скоро отец придет из магазина.

— Но я хотел бы сейчас что-нибудь проглотить! — И я не врал, потому что действительно испытывал голод.

— Перестань ныть. Скоро сядем за стол. Клаус придет к половине седьмого.

— Не хочу «скоро»! Дай сейчас!

И я снова получил две оплеухи, на сей раз от матери. Когда же пришел отец, то досталось по затылку и от него. Нет, я решительно, не понимал взрослых. Получалось так: если я не чувствовал голод, то должен был есть, а когда у меня от голода подводило желудок, есть мне не давали.

Что же делать? Долго я размышлял над этой проблемой, и вот в один прекрасный день решение пришло само собой. Едва мать начинала накрывать на стол, я собирал все свои игрушки, усаживался на свое место, поджидал остальных, а с их появлением громко объявлял:

— Я так проголодался!

Чаще всего это не соответствовало действительности. Но отец и мать, я это видел, были довольны.

— Чудесно, Петер, приятного тебе аппетита. Что тебе положить?

Немало было вечеров, когда меня после ужина рвало, поскольку я переедал. Но я утешал себя тем, что такое развитие событий приведет меня в конце концов к желаемому эффекту.

«Что, наш зайчик опять проголодался?» Зайчик! Для них я был зайчиком, который должен делать то, что они хотят. Независимо от моих желаний. В противном случае — порка. И я хорошо усвоил этот их принцип.

Бывали, конечно, и исключения из правила, но в целом этот принцип срабатывал безупречно. Настолько безупречно, что, когда мне исполнилось 15, а затем 16 лет, в половине седьмого я неизменно сидел за столом. Однокашники нередко подсмеивались надо мной и уговаривали:

— Останься. Жареной картошкой и здесь можно перекусить.

— Нет, я должен пойти домой. Но я сразу же вернусь.

В пивной в Ронсдорфе события развивались стремительно. Группа собралась в полном составе.

— Оставим черномазым наши визитки на память, — злорадствовал Вернер.

Всей группой мы направились в Фовинкель. Около полуночи остановились у длинного деревянного барака.

— Черт возьми, окна не занавешены. Значит, никого нет дома. — В голосе Вернера звучало разочарование.

Винтерфельд до сих пор молчал. Так же молча он подошел к багажнику машины, достал бутылки, запасную канистру.

— Ну-ка, держи! — Он начал наполнять бутылки бензином. — Каждому по бутылке! — приказал Винтерфельд. — Я поджигаю, выбирайте окно и швыряйте в него эту штуковину. Ясно?

Винтерфельд чиркнул своей зажигалкой — и сразу же десять бутылок, наполненных бензином, полетели с зажженными фитилями в окна барака. Один я продолжал держать свою бутылку в руке. Все уставились на меня, а Клаус прорычал:

— Бросай же! Или струсил?

Винтерфельд взглянул на часы, как-то безучастно сказал:

— Через три минуты здесь появится пожарная команда. Хочешь ей помочь?

Но я все еще раздумывал.