Пепельное небо - Джулиана Бэгготт

Независимо от того, выпишут ее когда-нибудь или нет, на ней лежит пятно позора. Никто не разрешит ей выйти замуж. А если разрешат, то ей не положено будет иметь детей. Не подходит для восстановления населения — конец.

Фальшивый свет в окне мигает, словно мимо пролетает птица. Это часть программы? Почему она вообще подумала, что это птица? В Куполе их слишком мало. Разве что одна случайно могла вылететь из птичника. Но это вряд ли. А она их, часом, не придумала? Или они из глубин ее памяти?

Второе по тяжести после грызущего страха — это прическа. Ее обрили, когда она сюда поступила. Она подсчитала, что потребуется три года, чтобы волосы отросли до прежней длины. Лида знает, что некоторые вернувшиеся из центра девочки первое время носят парики. Их лица с постоянным страхом возвращения болезни и ненатуральный блеск волос превращают их в инопланетянок и пугают всех остальных.

Сейчас на ее голове платок, белый, чтобы подходил к пижаме. Пижама ей велика — на всех один размер. Платок завязывается на затылке, кожа под узлом ужасно зудит, и она засовывает пальцы под ткань, чтобы почесаться.

Лида думает о Партридже. Ее рука в его руке, они идут по коридору обратно в зал, танцевать. Он так внезапно появляется в ее мыслях, что желудок всякий раз сжимается. Она здесь из-за него. Каждый вопрос, который ей задают, так или иначе относится к тому вечеру. Правда в том, что она его совсем не знает. Она повторяет это снова и снова, но ей не верят. Она говорит это и сейчас, в тишине своей камеры. «Я совсем его не знаю». Даже она верит себе с трудом. Жив ли он? Лида уверена, что почувствовала бы где-то глубоко внутри себя, если бы он был мертв.

На часах три, раздался стук, и дверь откроется прежде, чем она успевает ответить. Входит мама в сопровождении двух женщин-врачей. Лида смотрит на мать в надежде прочесть ее эмоции, но та делает вид, что не знакома со своей дочерью. Лицо матери спокойно, как пруд перед Академией. Она смотрит на Лиду, но на самом деле сквозь нее. Взгляд скользит по стене, полу, потом переходит на раковину и снова возвращается на стену.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает врач, та, что постройнее.

— Нормально. Окно помогает.

Ее мать почти незаметно вздрагивает при этих словах.

— Тебе оно нравится? Это было важное новшество для нашей клиники.

— Мы хотим задать тебе еще несколько вопросов, — вступает другая женщина, коренастая, с манерой проглатывать слова. — Мы должны разобраться в природе твоих отношений с Рипкардом Уиллаксом.

— С твоим молодым человеком, Партриджем, — добавляет стройная женщина, как будто Лида не знает, о ком они говорят.

— Всего пара вопросов. Это не займет много времени, — произносит мать. Имеет ли она в виду, что ответы Лиды тоже должны быть короткими?

— Я не знаю, где сейчас Партридж, — говорит Лида. — Я уже всем это объясняла много раз.

Подобных допросов уже было несколько, каждый следующий агрессивнее предыдущего.

— Как ты можешь догадаться, сам Эллери Уиллакс весьма заинтересован в этом деле, — говорит стройная, причем Лида замечает, что простое упоминание этого имени вызывает у нее дрожь. — Ведь речь идет о его сыне.

— Ты могла бы очень помочь в его поисках, — добавляет ее мать, как будто эта помощь стала бы залогом возвращения доброго имени их семье.

Фальшивое окно вновь мигает, словно крыло… или это сбой в программе? Ты можешь помочь в поисках. Он сбежал? Потерялся? Как птичка из питомника. Как птичка из проволоки, которая сейчас, наверное, на выставке в Зале Учредителей, вместе с антиквариатом — кухонными таймерами, ножами и фартуками. Или ее птичку дисквалифицировали, потому что Лида теперь не является студенткой Академии?

— Ранее ты сказала, что показывала ему витрину на Выставке Домашнего Хозяйства, совсем как на обычной экскурсии.

— Но так ли это? Юноша и девушка в темной комнате, играет музыка, — продолжает стройная. — Все мы когда-то были молоды.

Она подмигивает. Лида не отвечает. Она научилась отвечать на вопрос вопросом.

— Что вы имеете в виду?

— Он целовал тебя? — спрашивает стройная.

Лида чувствует, как горячий румянец заливает ее щеки. Он не целовал ее. Это она его поцеловала.

— Вы обнимались?

Лида вспоминает, как его руки мягко держали ее за талию. Ткань платья на животе шелестела. Они танцевали две песни подряд. Полно свидетелей. Мистер Глассингс и мисс Перл присутствовали на вечере. Партридж наклонил голову, когда они танцевали, и она ощутила его дыхание на своей шее. У него за поясом был нож, спрятанный под пиджаком. Поцелуй? Кто-нибудь заметил? Они держались за руки, когда он провожал ее в общежитие. Кто-нибудь смотрел в окно? Может, были еще пары?

— Вне зависимости, нравится он тебе или нет, как ты думаешь, он может испытывать к тебе сильные, глубокие чувства? — спрашивает коренастая.

Глаза Лиды наполняются слезами. Она думает, что нет. Нет, у него нет никаких чувств ко мне. Просто она оказалась рядом. С самого начала вечера он был неприветлив. Он подобрел только потому, что она позволила ему украсть нож из витрины. Для чего ему этот нож? Никто не может ей сказать. И он танцевал с ней, потому что хотел, чтобы они выглядели обычной парой и не привлекали к себе внимания. Они волнуются, что он мертв? Что он сбежал и покончил с собой, как его брат? Лида умоляюще смотрит на мать. «Что мне теперь делать?»

— Он любит тебя? — повторяет стройная свой вопрос.

Мать незаметно кивает. Это даже трудно назвать кивком, просто странное движение, как будто она пытается не чихнуть. Мать велит ей сказать «да». Сказать врачам, что Партридж любит ее. Это сделает ее более ценной? Если у нее есть хоть какая-то ценность, то только в случае, если он жив. Если они будут думать, что он ее любит, они используют ее. Как курьера? Посредника? Наживку?

Лида обхватывает свои колени и разглаживает смявшуюся ткань.

— Да, — говорит она, опустив глаза. — Он любит меня. Тем вечером он так сказал.

Окно мигает вновь. Или ей показалось?

ПРЕССИЯ

БАШМАК

Чтобы дойти до дома Брэдвела, нужно пересечь улицу и проследовать по переулку, тянущемуся вдоль рынка. Вдалеке слышатся песнопения Веселья. Иногда Прессия представляет, что эти песни — свадебные. Почему бы и нет? Звук поющих голосов то затихает, то становится громче, как будто они исполняют гимн — гимн любви. Дед рассказывал, как женились родители — белые шатры, скатерти, многоэтажный торт.

Но сейчас не до свадебных песен. Она пытается понять, откуда доносятся голоса, и предполагает, что они где-то в Тающих землях, где когда-то были частные коттеджи. Прессия знает людей, которые выросли там. Она слышала об этом районе по игре «Я помню» — одинаковые домики, тикающие поливалки, детские площадки из пластика у каждого на заднем дворе. Вот почему они называются Тающими землями — каждый двор усеян большими разноцветными кусками расплавленного пластика, который был когда-то горкой, качелями, песочницей в форме черепахи.

Прессия пытается разобрать, какая из команд звучит сейчас. Они отличаются друг от друга степенью жестокости, но Прессия так и не научилась различать их. Дед называет эти песнопения «птичьими песенками», и все они разные. Непонятно, песня только начинается или уже заканчивается на поле противника. К счастью, путь Прессии лежит далеко от Тающих земель, откуда доносятся голоса. Теперь, когда она прислушивается, они кажутся еще дальше. Может быть, песнопения доносятся откуда-то из тюрем, приютов и санаториев, с их стальными каркасами, бутовым камнем и колючей проволокой. О тюрьмах дети сложили песенку:

Мертвецов дома упали,Под собою все сломали.Призраки глаза таращат,В подземелье вас утащат.

Прессии не доводилось раньше видеть упавшие стальные конструкции, она никогда не забредала так далеко.

По темной пустынной улице дует промозглый ветер. Прессия натягивает ворот свитера повыше, просовывает руки в рукава и быстро шагает к соседнему переулку. Немой колокольчик Прессия сует в карман свитера.

Помимо песен Веселья, Прессия прислушивается к звукам улицы — не появятся ли группи. Что-то, похожее на беспокойство от того, что они никогда не смогут разъединиться, заставляет их выходить на улицы в ночь. Некоторые группи используют силу множества рук и ног, чтобы охотиться на людей и грабить их, хотя ни у нее, ни у дедушки нет ничего такого, что можно было бы отобрать. Прессия также все время прислушивается к грузовикам УСР. Это из-за них ей приходится красться узкими темными переулками. Перейдя в соседний переулок, Прессия ощущает, как сердце от страха бьется быстрее, и бежит, не в силах остановиться. В тихом переулке слышно лишь далекое пение и громкий стук ее сердца. Вдруг раздается звук двигателя грузовика УСР. Прессия разворачивается и направляется в совершенно противоположную сторону. Она переходит из одного переулка в другой, пару раз она мельком видит грузовик УСР и вынуждена менять направление.