Дитя Дракулы - Джонатан Барнс

Письмо Сары-Энн Доуэль – Тому Коули

17 ноября

Милый Том! При нашем прощании я обещалась написать тебе, и вот мое письмо. Надеюсь, ты выполниш свою часть уговора и тоже напишеш. Я часто думаю о тебе, милый Том, и о наших планах на будущее. Ты всегда в моем сердце – надеюсь, что я всегда в твоем и что ты так же тоскуеш по мне, как я по тебе. Ах, до чего же давно мы с тобой не виделись!

Теперь коротко расскажу свои новости. Я благополучно добралась до друзей доктора Сьюворда, мистера и миссис Харкер. Дом у них большой и стоит на отшибе от деревни, среди полей и лесов. Хоть я и рада оказатся подальше от доктора (ты же знаеш, он всегда смотрел меня, как повар смотрит на лучший кусок мяса), на новом месте все тоже довольно странно. Мой пациент, голландец, совсем плохой и долго не протянет. Он беспробудно спит, и ухаживать за ним не трудно.

Глава семьи – мрачный мужчина, которого я почти не вижу. Похоже, он сильно переживает, поскольку больной очень его любил. Еще он много пьет, от него частенько несет спиртным. Так вечно пахло от моего папаши, но никогда не пахнет от тебя, милый Том.

Его жена очень ко мне добра и все повторяет, мол, какое счастье, что вы приехали. Впрочем, иногда она поглядывает на меня с сомнением, и несколько раз я даже замечала, как при моем приближении она пряталась в первую попавшуюся комнату и не высовывалась оттуда, пока я не проходила мимо.

У них есть сын, Квинси. Ему совсем недавно стукнуло двенадцать, но он не по годам взрослый. Он сразу ко мне воспылал, что мне совсем не нравится. Смотрит на меня с голодным желанием, которого сам еще не понимает. Но это все равно то самое желание. Он пялится, когда родителей нет рядом. Признатся, это меня страшно раздражает. Иногда кажется, что он смотрит с похотью старого распутника, а не со смущением юного отрока.

Пожалуста, напиши мне скорее, миленький мой, и сообщи, что у тебя все в порядке, что ты усердно трудишся в мастерской и держишся подальше от неприятностей.

Люблю и очень скучаю.

Тысяча поцелуев,

Сара-Энн

Письмо лорда Артура Годалминга – Мине Харкер

18 ноября

Дорогая Мина! Надеюсь, в доме Харкеров все настолько хорошо, насколько можно ожидать в нынешних обстоятельствах. На днях я встречался в городе с Джеком, который рассказал о прискорбном, без всяких улучшений, состоянии профессора. Можем ли мы с Кэрри навестить Вас в ближайшее время? Двадцать первого было бы для нас идеально, если этот день устраивает и вас тоже. Хочется снова увидеть всех вас после трагических событий, омрачивших наш прошлый визит, хочется еще раз взять руку благородного голландца и поблагодарить его за все добро, которое он сделал.

В известном смысле мы по-прежнему остаемся отрядом света, где один за всех и все за одного. Насколько я понял, Джек оплачивает услуги сиделки. Мы с Кэрри почтем за честь возместить все дальнейшие непредвиденные расходы, которые неизбежно возникнут в связи с пребыванием Ван Хелсинга под вашей опекой.

Искренне надеюсь на скорую встречу. Кэрри жаждет поговорить с вами. Душевное состояние у нее сейчас очень неспокойное, и я знаю, ей не терпится расспросить вас о тайнах материнства. Она переносит свое положение гораздо тяжелее и болезненнее, чем ожидала.

Остаюсь Ваш добрый друг

Арт

Из личного дневника Мориса Халлама

19 ноября. Три дня! Неужели прошло уже три дня? Или четыре?

Четыре. Да. Правильно ли я посчитал? Да, вроде правильно. Четыре дня прошло с тех пор, как я в последний раз поверил свои мысли бумаге. И три (вероятно) с тех пор, как мы оказались в этой страшной западне, в плену нескончаемого кошмара.

Пишу в муках безысходности и отчаяния, пронизанный ужасом, отравленный миазмами безнадежности. Время здесь не подчиняется привычным законам. Оно нарушает – умышленно и с презрением – естественный ход вещей.

Вижу, на предыдущей странице я описывал нашу ночную стоянку и странное, мельком увиденное, сношение Илеаны с мистером Шоном. Написанное тогда может показаться довольно абсурдным – продуктом смятенного и возбужденного воображения, – но по всему видно, что писал человек психически вполне здоровый, пускай слабый и глупый. Однако нынешние мои лихорадочные каракули, если они когда-нибудь кем-нибудь будут прочитаны, безусловно покажутся тяжелым бредом сумасшедшего.

Я почти уверен, что умру здесь, во мраке безумия и болезни. Но возможно, мои последние строки однажды будут найдены, и вся правда станет известна. Может быть, это нескладное свидетельство принесет какую-то общественную пользу, послужив предостережением для неосторожных? И если в мире еще есть справедливость, может быть, оно наконец предоставит необходимое основание для того, чтобы сжечь дотла это зараженное злом здание?

Но мне следует собраться с мыслями. Да, нужно приложить все усилия, чтобы хоть как-то упорядочить эту ужасную круговерть хаоса. Я должен заставить себя писать правду, невзирая на вопли и стоны моего самого дорогого друга на свете.

Наш поход по Карпатским горам был долгим и трудным. Габриель, разумеется, справлялся лучше меня, поскольку моложе, сильнее и привычнее к физическим нагрузкам. Однако в ходе нашего бесконечного восхождения даже он порой обливался потом и задыхался. В четырех разных случаях я заметил, что у него трясутся руки от предельного напряжения сил. Я неоднократно выражал желание остановиться и передохнуть, но наша проводница не проявила ко мне ни капли милосердия. Она вынуждала нас идти все дальше, взбираться по кручам все выше. Она казалась такой выносливой, такой неутомимой, будто и не человек вовсе (о чем теперь можно сказать прямо).

Не знаю, как долго продолжалось наше ужасное восхождение. Сколько раз мы останавливались на ночь? Один? Два? В памяти все смутно, расплывчато, размыто, как в тумане. Но каким-то образом – умственным взором – я вижу, словно с большой высоты, трех крохотных путников, идущих вверх по склонам.

Наконец – бог знает сколько времени спустя – мы достигли перевала Борго. Теперь оставалось преодолеть последний участок пути, самый крутой и опасный. Делать нечего, пришлось идти дальше, взбираться еще выше.

Один раз я положил ладонь на плечо другу и, невесть откуда набравшись смелости, сказал:

– Габриель, пожалуйста. Ну стоит ли? Еще ведь не поздно повернуть назад, верно? Возвратиться в цивилизацию.

Он не оглянулся и не сбавил шага. А когда заговорил, голос его прозвучал до