Дитя Дракулы - Джонатан Барнс

– Да нет, Морис, уже поздно. Разве ты не понимаешь? Уже слишком поздно для нас.

Я ничего не ответил, просто вздохнул, отстал от него и снова потащился сзади. Еле живой от усталости, я все же следовал за Габриелем, неспособный вырваться из его мощного поля притяжения.

Наконец мы вышли на плато. По обе стороны от нас по-прежнему вздымались могучие горы, и в сравнении с ними мы трое казались ничтожнейшими букашками. Тем не менее земля под ногами заметно выровнялась, и возникло ощущение, что мы снова оказались в местности пускай и не самой привлекательной, но по крайней мере обитаемой. Вдали виднелось огромное полуразрушенное строение: широкий передний двор, а за ним обветшалые башни древнего замка, резко очерченные на фоне неба.

Мы ненадолго остановились, чтобы насладиться моментом.

– Вот он, замок властелина, уже совсем близко, – промолвила Илеана.

Едва она договорила, пошел снег, сначала слабый, потом все гуще, гуще. И вдруг, совершенно неожиданно, местность вокруг чудесным образом переменилась – словно мы вступили не на угрюмое плато среди пустынных гор, а в какую-то старинную картину с прекрасным сказочным пейзажем. Без дальнейших слов мы трое зашагали вперед, покорные судьбе.

Не хочу писать здесь и сейчас о том, что мы обнаружили в ужасном замке, где жили многие поколения предков Дракона. Не хочу писать о том, что мы нашли в промозглом переднем дворе, а тем более о том, что мы увидели внутри, в лабиринте грязных гулких коридоров и в давно пустующих столовых залах, где стоял вековой запах дыма и золы, где с писком носились летучие мыши, вспугнутые нами, и неторопливо разбегались пауки размером с кулак. Не скажу ничего и о библиотеке со странными английскими книгами, сырыми от плесени. Лондонская адресная книга. Армейский и Флотский реестры. Альманах Уитакера[21]. Такое впечатление, будто прошлое там смеется над настоящим.

Ничто не заставит меня и описать сколько-либо подробно пустые, населенные призрачным эхом подземные склепы, где самые стены хранят память о мертвых, где шуршат крысы и прочие паразиты. И где из темноты до нас явственно донеслось (хоть такое и невозможно) что-то похожее на смех.

Что же касается событий, происходивших после того, как мы завершили осмотр замка, то каждое в отдельности я, признаться, не помню. Время здесь, повторюсь, искаженное, обманное, и дальнейшее помнится лишь вспышками. Вот что запечатлелось в памяти.

На нас падает черная тень.

Улыбка Илеаны и экстатические крики Габриеля. Выражение его лица, когда он хлопает в ладоши, как ребенок.

Льется кровь.

Ее зубы. Острые белые зубы.

Со мною что-то происходит. Дикая боль и одновременно исступленный восторг.

Что-то давит на мои губы – серебряная чаша, древний сосуд, нечестивый Грааль[22], из которого меня заставляют пить.

Жжение, страшное жжение в горле. Ощущение, будто внутри меня что-то растет, что-то древнее и голодное.

Я корчусь от боли на каменном полу. Вой волков, детей ночи, звучит ближе, гораздо ближе, чем раньше.

Вопль Шона, полный торжества и муки.

Мы впали – все – в горячечный бред? В тяжелый психический приступ? Не это ли объясняет нынешние наши ужасные обстоятельства? Да, наверняка так. Ведь принять любую другую версию значило бы расписаться в собственном безумии.

Меньше часа назад я очнулся на старой кровати с балдахином в одной из спален замка, чувствуя бодрость, какой уже давно не испытывал. Илеаны и след простыл. Вероятно, она нас покинула. Какую цель она преследовала на самом деле, когда привела нас в эту древнюю обитель зла, мне даже думать страшно. Что же до моего возлюбленного друга, моего еще недавно ангельски красивого мальчика, то от него осталась лишь полая оболочка, лишь бледная тень прежнего Габриеля.

Ибо по своем пробуждении я обнаружил, что он скулит и воет от боли рядом, весь измазанный кровью и какой-то слизью. Он ничего не говорит, как я ни умоляю. По-моему, он сошел с ума или хотя бы подошел к краю этой бездны так близко, как только может подойти человек.

С ним что-то сделали. Нанесли какую-то страшную рану. Причинили жестокое насилие.

О боже! У него вырван левый глаз! Кровавая глазница незряче смотрит в пустоту. Он обезумел от боли. Не узнает меня. Его истошные вопли возносятся к вершинам равнодушных гор и смешиваются с жутким визгом волков.

Что теперь с нами будет? Что будет?

Каким счастьем было бы для нас двоих – старого актера и одноглазого юноши – вместе погрузиться в черную бездну безумия и смерти.

Иисус Назаретянин! Если ты обладаешь хоть каплей реального существования, отчаянно взываю к тебе: спаси нас!

Или ты, Падший! Если избавишь нас от муки – я весь твой.

Письмо Арнольда Солтера – Сесилу Карнихану[23]

20 ноября

Дорогой мистер Карнихан – или Сесил (если позволите)! Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром расположении духа. Я слышал о Вас только хорошее. Газета под Вашим руководством процветает. Возможно, не все принятые Вами решения стали бы моим выбором, но такова уж природа любых перемен. Старики должны уступать дорогу молодым. Таков естественный порядок вещей, и бояться здесь нечего.

Однако новому поколению не следует забывать, что мы, Ваши предшественники, которым пока еще рано присматривать надгробную плиту на свою могилу, могут поделиться с Вами богатым жизненным и профессиональным опытом.

Посему хотелось бы знать, могу ли я встретиться с Вами в ближайшее удобное для Вас время? Жизнь в отставке вполне меня устраивает, но у меня есть к Вам одно деловое предложение. Надеюсь, Вы не откажете в просьбе «старому псу».

С нетерпением жду Вашего ответа.

С уважением, Солтер[24]

Дневник Мины Харкер

21 ноября.

Я просто падаю от усталости, но должна написать хотя бы несколько строк перед сном.

Сегодня вечером нас навестили Артур и Кэрри Годалминг. Арт довольно долго оставался наедине с профессором и вышел от него бледный, подавленный и словно постаревший на добрый десяток лет. Был очень молчалив, сказал только, что настойчиво посоветует Джеку посетить нас при первой же возможности.

Мы поужинали вместе. Все было вполне мило, хотя Квинси за весь ужин не промолвил ни слова. Мы пригласили Сару-Энн присоединиться к нам, но она отказалась, пояснив, что ей надо уделить время корреспонденции частного характера. Подозреваю, у нее есть сердечный избранник, которому она пишет о своей вечной любви, несомненно орошая бумагу слезами. Как хорошо я помню первую пору нашей с Джонатаном страстной влюбленности, когда желание постоянно сообщаться