Лев Толстой. Драма и величие любви. Опыт метафизической биографии - Игорь Мардов

В отличие от общедуховной жизни личная духовная жизнь стремится опереться на разум, на истинность, на достоверность и по ним поверяет свою Веру. Для общедуховного взгляда это неприемлемо. Не только общедуховно, но и общественно личная духовная жизнь совершенно бескорыстна и способна вывести процесс продвижения человечества к истине из тупика, в который он зашел за последние века. Через личную духовную жизнь можно с неожиданной стороны дать толчок и экуменическому процессу.

Основная беда новейшего времени – это глубинная дезориентация человека. Только личная духовная жизнь поможет сориентироваться человеку в его жизни, определит приоритеты, ценности, обнаружит подмены в ней и ее мнимости. Вопросы подлинности и мнимости основательно завуалированы в общедушевной и общедуховной жизни нашего времени. Но с личной духовной точки зрения они видны. Взгляд на человека с личной духовной точки зрения – это верный и продуктивный взгляд на мужчину и женщину, на брак, на семью, на секс и целомудрие. Достаточно встать на позиции личной духовной жизни для того, чтобы обрести новый взгляд на страдания и наслаждения. Личная духовная жизнь дает и новый взгляд на свободу человека, и новый взгляд на человека как такового. Я даже думаю, что вникновение в личную духовную жизни способно выявить то, что есть и что не есть духовная жизнь человека.

Для объемного рассмотрения проблем личной духовной жизни необходимо иметь перед глазами Структуру внутреннего мира человека. Пока ее нет, всякий разговор о личной духовной жизни носит предварительный характер.

Субъект личной духовной жизни – отдельная человеческая душа с заключенными в ней высшими духовными силами. Цель личной духовной жизни – Царство Божие в себе, внутри себя («все остальное», если будет таковое, – «приложится»). Свет личной духовной жизни возникает далеко не во всяком и светит в зависимости от исходных потенциалов высшей души и ее способности или неспособности к духовному росту.

Общие души народов западного мира за последние века все более и более теряют духовное основание, разодухотворяются. Соборная сторона общедушевной жизни – общедуховная жизнь – перестает быть ударной, и ударение переносится на этническую сторону. Религиозное все более и более уступает место национальному. С другой стороны, нельзя не заметить, что душевная и духовная жизнь людей западного мира все более и более перемещается на личнодушевную и личнодуховную жизнь. Но между тем эта последняя все еще представляется придатком общедуховной жизни.

Всё, что принято считать духовной жизнью, до сих пор принадлежит жизни общедуховной, которая до сих пор доминирует в человечестве. Своей собственной духовной жизнью человек считает свою особенную, отличную от других общедуховную жизнь. Но идея личной духовной жизни сегодня обречена на неудачу и с другой стороны. Она опасна не только для общедуховных вероучений, как было прежде и есть теперь, а еще и потому, что она противоречит правящим идеям авторской личности, которую она призывает к себе службу, и животной личности, которая подлежит преодолению в процессе роста личной духовной жизни. Современный человек только-только начинает смутно догадываться, что в его личной жизни заключены огромные невостребованные духовные возможности, способные возродить человека, и даже человека нашего времени.

Люди словно не знают, как им двигаться в приватной духовной жизни. Им нужны и мистические, и метафизические, и практические принципы личной духовной жизни, принципы, пригодные только для нее и ее осуществляющие. До Льва Толстого их не было. Он – первый пророк личной духовной жизни.[47] Перейдя на третье поприще своей духовной жизни, Лев Толстой думал, что вот-вот настанет пора, когда эти возможности начнут реализовываться. «Христианское учение тем отличается от всех других и религиозных и общественных учений, – в противоположность в «В чем моя вера?» пишет Толстой в 1894 году, – что оно дает благо людям не посредством общих законов для жизни всех людей, но уяснением каждому отдельному человеку смысла его жизни: того, в чем заключается зло его жизни и в чем его истинное благо» (67.257).

«Церковь, государство, собственность, – говорит Толстой в 1888 году. – Все это надо уничтожить только в себе; в себе уничтожить признание действительности этих дел, а разрушать ничего не надо» (50.83)

Проповедническая ценность заповедей Нагорной проповеди не пострадала от переориентации Толстого с всечеловеческой духовной жизни на жизнь личнодуховную. Но они приобрели иное значение.

Шестая заповедь Нагорной проповеди (любви к врагу) указывает на опасность для личной духовной жизни душевной провокации ненависти. От чужой ненависти нельзя уклониться, ее пыл проникает в ту душу, на которую она направлена, индуцирует ответную ненависть и вызывает в душе переживание врага, которое гасит любые движения личной духовной жизни. Тут единственное средство – любить врага, что возможно, когда любишь агапической любовью, для которой не нужно предмета. С метафизической точки зрения «любовь к врагу» есть абсолютная вершина чувства личной духовной жизни человека.

Не осталось без переосмысления и учение о непротивлении злу насилием. В конце концов Толстой приходит к выводу: «…мое утверждение о невозможности допущения противления злу при исповедании закона любви относится к личной жизни отдельного человека» (79.110).

Если во времена «В чем моя вера?» Толстой упирает на мир между людьми и отвергает насилие, прежде всего по той причине, что оно производит вражду и разъединяет людей (и следовательно, Сына человеческого), то в его работах 90-х годов насилие есть зло, прежде всего потому, что с его помощью осуществляется лжеединение государственности, что на нем держится ложное общественное жизнепонимание, которое правит в мире и не дает в полную силу работать закону любви. «Закон насилия» – закон лжеобщедуховной государственной жизни. «Закон любви» – закон подлинной духовной жизни, жизни по Воле Бога, преследующего Свои, нам неведомые цели.[48]

В феврале 1891 года Лев Николаевич так пишет В.В. Рахманову:

«Христианское учение тем отличается от всех других, что оно не в заповедях, а в указании идеала полного совершенства и пути к нему, и это стремление заменяет для ученика Христа все заповеди, и оно же указывает ему все соблазны… В прежней вере и вообще в нехристианских верах заповеди стоят впереди (они так стояли для нас по «В чем моя вера?» – отчасти[49]), в христианстве заповеди стоят назади, т. е. в известный период развития человечества сознание его говорит ему – стремись к полному совершенству, но, стремясь вперед, не спускайся ниже известных ступеней… Христианская жизнь не в следовании заповедям, не в следовании учению даже, а в движении к совершенству, в уяснении всё большем и большем этого совершенства и все большем и большем приближении к нему. И сила жизни христианской не в различной степени совершенства (все степени равны, потому что путь бесконечен), а в ускорении движения. Чем быстрее движение, тем сильнее жизнь. И это жизнепонимание дает особую радость, соединяя со всеми людьми, стоящими на самых разных ступенях, и не разъединяя, как это делает заповедь» (65.262–263).

Человеческая жизнь, на взгляд Льва Николаевича, зажата между двумя полюсами. На одном полюсе человек есть «зверь» и «не может перестать быть им, пока живет в теле». На другом полюсе он – «ангел», «духовное существо, отрицающее все животные требования человека». Заложенное во внутреннем мире человека противоречие, определяющее побуждения его жизни, состоит в том, что «человек хочет быть зверем или ангелом, но не может быть ни тем, ни другим». Разрешение этого противоречия – в понимании того, кто есть человек и зачем он живет в этом мире.

И личная духовная жизнь решает вопрос спасения, но не спасение от Ада, а спасение от исчезновения духовной личности, если таковая родилась в человеке.

Человек, учит Толстой в «Христианском учении», «ни зверь, ни ангел, но ангел, рождающийся из зверя – духовное существо, рождающееся из животного. И все наше пребывание в этом мире есть не что иное, как это рождение» (39.123).

Когда Толстой толкует о рождении духовного существа, то он имеет в виду не акт рождения, а процесс рождения, «рожание», как он говорил. Назначение человека, его задание на жизнь и смысл его жизни – рожать «новое духовное существо». Толстовское учение личной духовной жизни есть учение об этом рожании и во благо дела его. В этом смысле Толстой переосмысливает евангельские слова: «Должно нам родиться снова». Вся человеческая жизнь представлялась Толстому как трудный, мучительный процесс родов, как родовой процесс.

К 1888 году субъект всечеловеческой духовной жизни, Сын человеческий, окончательно заменен в жизневоззрении Толстого на субъект личной духовной жизни, на «Бога своего».[50] Он и есть рождающееся в человеке духовное существо. «Сказано люби Бога твоего. Мой тот, который во мне» (50.295). Библейскую заповедь о любви к Богу «всем сердцем твоим, и всей душою твоею и всеми силами твоими» (Втор. 6:5) Толстой в конце 80-х годов стал понимать «как закон к Богу моему, к тому, что во мне Божественно» (64.287).