Лада, или Радость - Тимур Кибиров

И еще вот какие праздные мечтания побудили меня к размещению этого послания мертвому псу на страницах моей книжки — а вдруг какой-нибудь читатель очаруется и решит узнать, кто такой этот Мей. Собак ведь у нас многие искренне любят, а вот поэтов второй половины позапрошлого века почти никто не знает. И вот наберет пытливый юноша в Яндексе “Лев Мей” и прочтет еще какие-нибудь стихи, например, “Сплю, но сердце мое чуткое не спит...” или “Хотел бы в единое слово я слить мою грусть и печаль”. А там, глядишь, наткнулся бы, пойдя по ссылкам, и на Аполлона Майкова и прочитал бы: “Дух века ваш кумир: а век ваш — краткий миг”, и на Полонского с его потрясающим “Колокольчиком”, и на Случевского:

Смерть песне, смерть! Пускай не существует!..Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..А Ярославна все-таки тоскуетВ урочный час на каменной стене…

В общем, обнаружил бы этот любитель собак благодаря Чуру всех безвременно исчезающих в нагло вспучившейся и вышедшей из берегов Лете русских стихотворцев — от Апухтина Алексея Николаевича до Яниш Каролины Карловны. Вот и будет этому невежественному, но любознательному читателю польза от моей книги. А мне — огромное творческое удовлетворение, потому что я-то, в сущности, именно этого и добиваюсь. Ну не только этого, конечно, но этого в первую очередь. Правда-правда.

Жаль только, про собак этот гипотетический читатель поэтических сайтов ничего у сих стремительно забываемых авторов не найдет. Вот разве что натолкнется у Владимира Соловьева, который был, кстати, озорь почище Жорика, на такое описание пророка будущего:

А когда порой в селениеОн задумчиво входил,Всех собак в недоумениеОбраз дивный приводил!

Или в эпитафии себе самому, выдающемуся, между прочим, религиозному философу:

Он душу потерял,Не говоря о теле:Ее диавол взял,Его ж собаки съели.

Если и существуют в природе такие взбесившиеся и осатаневшие псы, которые способны пожрать останки автора “Оправдания добра” и “Смысла любви”, то Лада была, конечно, не из их числа. Она и укусить-то никого не могла, а в еде была не то чтобы прихотлива, но довольно брезглива. Чем сильно усложнила и без того не самую легкую жизнь Александры Егоровны, но это уже потом, на первых порах выручали харчевниковские поражающие воображение бабы Шуры припасы.

Капитан действительно оставил Егоровне почти полный тринадцатикилограммовый пакет сухого корма (мешок этот с портретом задорного золотистого ретривера потом долго еще пригождался в хозяйстве) и несколько банок каких-то собачьих консервов.

С этими консервами вышел конфуз. Когда Егоровна открывала первую банку, аромат тушеной говядины оказался таким аппетитным и странным, что старушка не выдержала, отколупнула ложечкой маленький кусочек, съела, подумала про себя: “А ничего!” и тут только заметила, что на нее во все глаза смотрит прибежавшая на знакомый звук и запах Ладка, и, застигнутая врасплох, стала смущенно оправдываться: “Да я только попробовала! Один кусочек!”.

Помню, в незабвенные годы ускорения и гласности кинорежиссер всея Руси скорбел с экрана телевизора о бедах и злосчастьях русского народа и привел в качестве примера душераздирающую картину — мужики на его глазах закусывали водяру собачьими консервами. Я тут же проникся сочувствием к этим бедолагам — ну действительно, что же это такое?! Но Ленка Борисова тут же разрушила мое намечающееся единодушие с вальяжным властителем дум: “Да они ж дорогие страшно! Дороже всякой тушенки!”. Интересно, а сейчас дороже?

Ну и, конечно, ни о какой цыганской конуре не могло быть теперь и речи. Поначалу Александра Егоровна еще пыталась соблюдать деревенские приличия и не пускать Ладу в жилые помещения, собачья подстилка из траченного молью зимнего пальто и алюминиевые плошки были разложены в холодных сенях, прошмыгивания в избу строго пресекались весь первый день, но когда настало время тушить свет и отходить ко сну, скулящая и царапающая дверь нахалка добилась-таки своего. Во-первых, чересчур свежи были воспоминания о той кошмарной ночи, когда собачка неистовствовала, что твой Роланд, во-вторых, Ладу и вправду было жалко — как она там одна в темноте и холоде чужого жилища, такая маленькая, беленькая и глупая.

Вообще-то не такая уж и маленькая и не очень беленькая. Белыми у Лады навсегда остались только грудка, передние лапы, загривок и кончик хвоста. Все остальное было окрашено в бежевые тона различной интенсивности — от совсем светлого до почти рыжего. Роста же она была среднего, ну, может, чуть ниже, сантиметров пятьдесят в холке.

А уши большие, почти как у того французского лиса, которого цитировал Жора, но на концах трогательно загнутые вперед и распрямляемые на манер овчарочьих только в моменты особого возбуждения и настороженности. Вообще статью Лада (особенно в профиль) была очень похожа на немецкую овчарку.

Тут мне вспоминается одна моя квартирная хозяйка, добрейшая Валентина Ивановна, которая после пропажи своего любимца Гоши (безобразно толстого сиамского кота, сбежавшего, кажется, от непреодолимого отвращения ко мне) подобрала на бульваре Карбышева какую-то жалкую облезлую собачонку. Своей телефонной подруге она ее описывала так: “Ну вот знаешь колли?.. Ну колли, шотландская овчарка?.. Ну вот она — вылитая колли… Да, только очень маленькая… и черненькая… Нет, еще меньше”.

Вот и Лада была вылитая немка, но сильно уменьшенная, портативная и улучшенного дизайна.

В частности, глаза ее казались еще больше и выразительнее, потому что были обведены, можно сказать, подведены, как тушью, тонким темно-коричневым контуром. И так же были украшены губы, ну в смысле пасть. Ну и хвост, конечно, не овчарочий, а лихим дворняжьим кренделем.

Шерстка же Ладина была на ощупь удивительно приятной, “лосной”, как говорила Александра Егоровна. А уж до чего нежненьким и тепленьким было Ладино розовое подбрюшье — это вообще ни в сказке сказать, ни пером описать.

В общем, чудо как хороша была новая гогушинская жиличка, и надо было быть такой стервой, как Зойка Харчевникова, или таким законченным себялюбцем и эгоцентриком, как Барсик, чтобы при взгляде на нее не умилиться и не почувствовать глубокой симпатии.

Со всем вышесказанным Александра Егоровна полностью согласна, но просит, чтобы я еще и про запах написал, мол, и пахнет ее собачка изумительно и чудесно — то ли медом, то ли черемухой. Ну что тут можно сказать? Видимо, любовь не только слепа, но и начисто лишена обоняния, потому что, на мой нюх (притупленный, впрочем, многолетним курением), пахнет Лада обыкновенной псиной, ну, может быть, чуть тоньше и слаще.