Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель

– Тутти-фрутти… Два шарика.

Неодобрительный взгляд Ушки напомнил, что стаканчик полезнее для фигуры. Я же радовалась, что смогла отстоять свое мнение хотя бы в этом вопросе. Мы побрели по площади. Когда мы проходили мимо мальчиков, Ушка взяла меня за руку. Я испугалась. Моя рука вспотела от жары, а ее была прохладной и сухой, словно ей не могло навредить солнце, вообще ничего не могло навредить. Хихиканье мальчиков сразу стихло. Мы молча проплыли мимо, вернее, плыла я, а Ушка спокойно и ровно шагала длинными ногами.

– Две девушки держатся за руки. Это их прикончит, – прошептала Ушка, когда мы повернули обратно на бульвар.

– Какой сигнал ты имела в виду?

– Они заметили, что у тебя нет плана, что ты невинна. Они любят невинных, чувствуют себя сильнее.

Сон

Наступила ночь. Меня разбудила резкая боль. Я уставилась на наручные часы. Мать подарила мне их на первое причастие. Три часа. Что мне снилось? Промелькнули последние образы. По коридору бежал мальчик. Его развевающиеся кудри напомнили мне одного из той компании возле кафе. Он на мгновение обернулся, рассмеялся и исчез. Я поспешила вверх по лестнице. Холодные полосы солнечного света падали сквозь высокие окна. Наверху послышались выстрелы. Я испуганно развернулась на месте и поспешила вниз, перепрыгивая через две-три ступеньки. С последним прыжком я нырнула в большое озеро. Всплыв на поверхность, увидела в середине брошенную лодку. Робко подплыла к ней. Я очень старалась передвигаться бесшумно, но услышала громкий всплеск. Попыталась обернуться, но меня ослепило солнце. Совершенно измученная, я добралась до лодки. Схватилась за борт. На дне лодки оказалась Ушка. Она неподвижно лежала в свадебном платье из белой ткани, светлые волосы были усеяны увядшими цветами. В сложенных руках лежал конверт. На нем крупным детским почерком было написано «НЕ ОТКРЫВАТЬ». Я вскрыла его и прочла написанные изящными изогнутыми буквами слова. Их было всего два: Невинная жертва.

В этот момент я проснулась. Встала, села за кухонный стол, вытащила из школьного ранца новую тетрадь, подписала «ДНЕВНИК СНОВ – НЕ ОТКРЫВАТЬ» и попыталась как можно лучше зафиксировать ускользающие образы.

На следующее утро я решила начать записывать все, что приходит в голову, – сны, мечты, мысли, события, встречи, все. Так возникло две реальности, пережитая и записанная – и вторая развивалась своим путем.

Когда я оказывалась одна на кухне, я доставала его. Сейчас он был спрятан среди рецептов. Поскольку мать нередко убиралась в самых невероятных углах, я сразу же решила находить новый тайник после каждой записи. После ее поспешного отъезда рецепты показались мне надежным местом – папа ими пользоваться точно не станет.

Я никогда не перечитывала старые записи. Я не хотела знать, кем я была. Я хотела двигаться вперед. Дневник снов стал местом, куда я могла складывать все, словно сундук со старой одеждой – она уже мала, но ее продолжают хранить, не зная зачем. Но иногда я представляла, каково будет открыть его через двадцать, тридцать или сорок лет. Посмеюсь ли я над девочкой, которой была? Испытаю ли к ней симпатию, любовь или ненависть, или она будет действовать мне на нервы? Удивлюсь ли, поняв, насколько чужой она мне стала?

Писать я предпочитала карандашом: так можно было легко исправлять неточности, не нарушая общей картины. Мне казалось, нет ничего уродливее зачеркнутых слов. Периодически я пыталась рисовать, но сразу бросала неудачные попытки. Видимо, унаследовала две левые руки от отца. Я задавалась вопросом, как он выполняет тончайшие операции на внутреннем ухе, в носу или в горле, не провоцируя кровотечения.

Покусывая карандаш, я уставилась на белые страницы в линейку. Мне казалось, отец меня не понимает. И чувствовала себя брошенной вдвойне. У меня остались только Ушка и Мопп. Но разве им не хватает собственных забот? Я не хотела выступать перед ними в роли просительницы. И постоянно думала о таинственном незнакомце, о котором мать рассказывала Мопп. Что с Парижем? Они хотели меня одурачить? А вдруг мой отец вовсе не мой отец, или, еще хуже, я тогда променяла родного отца на велосипед?

Я во второй раз принялась собирать образ отца, ничего о нем не зная. Но ведь это был дневник снов, а во снах возможно все. Я представляла, что он живет в Париже. Париж стал миром, который я заселила собственными образами. Реальность не могла его разрушить. Мы бы ходили вместе гулять, бродили по Пон-Нёф. Кормили голубей в Люксембургском саду, затерялись в переулочках между бульварами. Он бы заказал мне мороженое на террасе случайного кафе и рассказал о себе, о своей жизни до встречи с матерью. А потом и об их встрече, о том, как растерянно она тогда сидела, посылая сигналы, – прямо как я сейчас, пошутил бы он и рассмеялся – сигналы, которые он сразу понял. Она была в поиске. В поиске. Я выводила предложение очень медленно, словно оно могло действительно перенести меня во время и место, выбранные для встречи с ним.

Я представляла, что он одет в соломенную шляпу, туфли ручной работы, элегантный летний двубортный костюм из лучшей английской ткани, но от парижского портного, кутюрье, известного лишь немногим, с собственным ателье в тихом дворике – там солнечный свет падает через стеклянный потолок на длинные столы, где разложены по цветам и узорам рулоны редких тканей, а над ними танцует пыль, опускаясь на рисунки: быстрые, неоконченные и проработанные до мельчайших деталей с безупречной точностью. Я хотела признаться ему, что очень мечтаю заниматься модой, но это невозможно, ведь я совершенно не умею рисовать, я криворукая, как отец. Он удивленно посмотрит на меня. Какой отец? Я рассмеюсь, возьму его под руку, и он расплатится, чтобы поскорее двигаться со мной дальше, от мечты к мечте, пока не лопнул мыльный пузырь.

Возвращение

Я, сама того не понимая, жила ради этого момента три месяца. И вот он настал. Перед школой припарковался новенький «Фольксваген-жук», зеленый, как елка. Когда отец выходил из машины, я заметила на пассажирском сиденье женщину. У нее были другие волосы. На ней был костюм в черно-серую гусиную лапку. Она медленно открыла дверь. Я прыгнула в объятия отца. Она осторожно приблизилась. Я увидела из-за его плеча ее. Свою мать.

– Ада. – Она подошла, положила голову отцу на плечо, совсем рядом с моей. – Ты выросла, – прошептала она.

Конечно, ты ведь уехала на полжизни, подумала я. У меня закрылись глаза, и я почувствовала, как меня обнимает ее рука, а потом мне