Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сила и бессилие слов
Начиная с XVI века возникает новый интерес к самым массивным формам. Как врачи обращают внимание на самые яркие проявления полноты, так и культура Нового времени останавливается на «самом толстом».
В то же время делаются первые попытки внести изменения в язык. Рождаются слова, как бы намекающие на хрупкие границы между различными степенями полноты, от «легкой полноты» до «тучности», о чем раньше речи не было. На этом основаны появляющиеся в ренессансных текстах термины: в середине XVI века возникает слово rondelet — «пухленький»; им обозначается «естественная» округлость[359] — например, в 1530-х годах это слово использует Платтер, описывая «исполненную очарования» молодую жительницу Базеля, а Ронсар в 1584 году в эротическом ключе употребляет его по отношению к некой «юной деве»[360]. Тогда же появляются слова grasselet, grasset, которые можно перевести как «толстенький», «жирненький», они очень часто встречаются в любовных песнях XVI века, что говорит о склонности авторов к диминутивам; разговорное слово dodu — «пухлый», «полный» — часто сопровождает слово douillet — «изнеженный», «мягкий»; Рабле для обозначения тяжелого шарообразного живота изобрел слово ventripotent[361] — «пузатый». После 1550 года вошло в повседневное употребление слово embonpoint — «дородный», «упитанный», которое использовали для описания «ни слишком толстого, ни слишком худого человека»[362]. Антуан Фюретьер включил в свой «Всеобщий словарь, содержащий все слова французского языка, как старинные, так и новые» (XVII век) слова grassouillet — «пухленький», «упитанный», ventru — пузан, обогатив интуитивно складывающийся набор слов для описания округлостей. Таким образом, делается небывалая попытка дать определение полноте при помощи слов «мало» или «меньше», «очень» или «больше»: в отсутствие точных чисел это делается намеками, на ощупь.
В XVI и XVII веках изменения и тема «перехода» остаются в центре внимания, в частности, к неодинаковой полноте отдельных частей тела: например, Таллеман де Рео в «Занимательных историях» упоминает бюст мадам де Шампре — свидетельство ее начинающейся полноты: «В те времена она хорошо выглядела и не была слишком толстой, за исключением титек»[363]. Также при описании кого-то полезным может оказаться сравнение: «Принц де Субиз повыше ростом и потолще, чем мсье де Коэткен»[364], — сообщает мадам де Ментенон, рассказывая о свадьбе принца в письме к мадам дез Юрсен. Иначе говоря, в лексиконе появляются первые попытки хотя бы приблизительно зафиксировать стадии и степени полноты.
По-прежнему исследуются контуры тел представителей различных слоев населения. Лондонский врач Мартин Листер, побывавший в Париже во второй половине XVII века, сообщает, что парижане за несколько лет потолстели: «Некогда стройные и худые, они стали толстыми и жирными». Причина этого заключалась в употреблении «крепких напитков»[365]. Еще в середине века то же самое отмечает Ги Патен: «Парижане, как правило, делают мало физических упражнений, слишком много едят и пьют, поэтому сильно полнеют»[366]. Наконец, такие же наблюдения находим у Роже де Пиля в начале XVIII века. Он пишет о том, что современные тела далеки от античного «изящества», потому что люди предаются «питию» и любят «вкусно поесть»[367]. «Чрезмерное потребление еды» упоминается многими авторами. Конечно, эти оценки весьма приблизительны, но важно то, что впервые исследуются целые группы людей.
Вероятно, подобная констатация соответствовала действительности. В кулинарии классицистической эпохи стало использоваться больше сливочного масла и сахара[368], который стал доступнее в связи с поставками из Америки. Изобретение ликеров и крепких спиртных напитков и в особенности возросшее потребление сахара повлияли на человеческие тела, которые заметно округлились. Моисей Харас, заметив возникшее разнообразие компотов и сиропов, написал в своей «Королевской фармакопее» (1670): «Если бы мы захотели держать их все в готовом виде, магазины и лавочки не смогли бы их вместить»[369]. Жан Делюмо указывал, что за полтора столетия, в период между 1450 и 1600 годами, «силуэты расплылись»[370], Жан-Луи Фландрен также упоминал, что к концу эпохи Возрождения фигуры людей достигли небывалого ожирения. Он связывал это явление с революционными изменениями в потреблении сахара, в результате чего изменились критерии красоты[371]. Проверить это трудно, поскольку не существует никакой статистики. Тем не менее это весьма вероятно. Эту эпоху характеризует повышенное внимание к изменениям телесных контуров. Наблюдение ведется очень живо, начинают выделяться различные стадии полноты или худобы. Это важный этап в уточнении взгляда европейцев на формы тела.
Тем не менее слова для определения этих понятий остаются неточными, нюансы и оттенки отсутствуют. Лучший пример этого — новый для XVI века термин embonpoint — «дородный», «в теле». Как определить, что это такое, без явного или скрытого обращения к весу? Это слово передает образ «равновесия», чего-то среднего между понятиями «толстый» и «худой». Такова, например, молодая аббатиса из Сент-Омера, описанная в «Ста новых новеллах», — она в высшей степени «женственна и красива»[372] благодаря своей «дородности», или жена пахаря из графства Сен-Поль, считавшаяся такой красивой и «дородной»[373], что в нее влюбился деревенский кюре. Используемые прилагательные не дают никаких конкретных представлений — например, о засыпанной подарками и благодеяниями подруге прокурора, о которой рассказал Бонавентюр Деперье в книге «Новые забавы и веселые разговоры»[374], говорится лишь, что она «всегда была в прекрасной форме». Трудно также определить термины «хорошо сложенный» и «плохо сложенный», которые очень часто встречаются в «классицистических» описаниях: например, граф де Монтальбан, персонаж новеллы Реньо де Сегре, написанной в 1656 году, «хорошо сложен», его соперник Эриньяк «плохого сложения», а Ортон, конкурент обоих, «не так чтобы очень плох»[375]. Повторим, нюансы очень смутны: обновляя взгляд, они скорее намекают на что-то, нежели дают точное представление.
Неоднозначность взгляда на контуры фигуры заметна в письмах мадам де Севинье к дочери, написанных несколькими десятилетиями позже. В каждом письме она скорбит по поводу худобы дочери: «Ваша худоба меня убивает»[376], «Чего мое сердце не может выдержать, так это мысли о вашей худобе»[377], «Боже мой, как я ненавижу вашу худобу»[378], «Меня удручает, что вы похудели»[379]. Встревоженная маркиза разводит бурную деятельность, консультируется у королевского врача Фагона, беспокоит своих друзей Корбинелли и Жана-Батиста Гриньяна, ждет, что дочь раздобреет, но не может сформулировать, что имеется в виду. Она предупреждает: «Вам следует бояться истощения»
