Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло

Жорж Вигарелло

Метаморфозы жира

История ожирения от Средневековья до XX века

Новое литературное обозрение

Москва

2024

Georges Vigarello

Les Métamorphoses du gras

Histoire de l’obésité du Moyen Age au XXe siècle

Éditions du Seuil

Paris

2010

Серия «Культура повседневности»

Редактор серии Л. Оборин

Перевод с французского О. Панайотти

В оформлении обложки использован портрет Герарда Андриса Биккера, сына Андриса Биккера и ленддроста Мёйдена. Худ. Б. ван дер Хельст. 1642 г. Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam

© Éditions du Seuil, 2010 and 2013

© О. Панайотти, перевод с французского, 2024

© С. Тихонов, дизайн обложки, 2024

© OOO «Новое литературное обозрение», 2024

* * *

Жану-Ноэлю Жаннене

Введение

В одном из писем, написанных в конце XVII века, Елизавета Шарлотта, принцесса Пфальцская, так описывает свою внешность: «Я чудовищно толстая, моя фигура напоминает куб, кожа красная, с желтыми пятнами…»[1] Это очень ценное свидетельство, потому что в дореволюционной Франции словесные автопортреты были редкостью. Описание собственной внешности предполагает отстранение, объективный взгляд на себя, всеобъемлющее суждение, что под силу лишь образованному человеку. В особенности же это свидетельство ценно тем, что оно подтверждает решительные перемены в отношении к полноте: она совершенно обесценилась. Принцесса подчеркивает свою неуклюжесть, тяжесть, неизлечимую подавленность, вызванную переходом «от легкости к тучности», из-за чего она «пополнила ряды уродин»[2]. Начинаются проблемы со здоровьем: появляются «сплин», «колики», «приливы», в карете начинает «укачивать»… Тучность — это неудобство, можно сказать, несчастье.

Тем не менее подобным образом к полноте относились не всегда, что подтверждает изучение истории. Например, в Средние века массивное телосложение ценилось высоко, так как говорило о власти, о хорошем происхождении. В мире, где царил голод, рассказывались легенды о волшебных странах, где можно «нажираться», где все сыты. Сила ассоциируется с пирушками. Полнота, по средневековым представлениям, способствует сохранению здоровья. Великолепие плоти оказывается социальной «привилегией». Безусловно, эти сложные образы в те же Средние века оспариваются церковью, врачи относятся к ним сдержанно или, наоборот, убеждены в их правильности, на них даже иногда ориентируются при дворе; однако это образы знаменательные, понятные, придающие тучному человеку мощь и убедительность.

Взгляды меняются в Европе Нового времени. Сен-Симон во Франции, Сэмюэл Пипс в Англии примерно в одно и то же время поносят «жирных и ленивых»[3], высмеивают «курносых толстух»[4], «больших и толстых»[5], «краснорожих и толстобрюхих»[6], а мадам де Севинье больше всего на свете боится стать «толстой старухой»[7]. «Толстый» теперь — синоним «жирного» — вялого и подавленного. Вкусы и образцы для подражания изменились: на столах больше нет груд еды, упитанность отныне признак не силы, а скорее запущенности и грубости.

История полноты связана с этим переворотом в сознании. Западные общества развиваются под знаком телесной утонченности, заботы об очертаниях фигуры, отчаянного отказа от тяжеловесности. Положение толстяков меняется, предпочтение мало-помалу начинают отдавать легкости. Толстяков шельмуют, дискредитируют: объемное тело — вещь не утонченная, идеал красоты отныне — стройность, даже худоба.

С течением времени причины дискредитации тучных людей меняются, что придает истории полноты еще больший смысл. Взгляд на «дефект» смещается, и становится очевидным, до какой степени внешний вид тела с его реальными или предполагаемыми недостатками связан с историей культуры и чувствительности. В Средние века критика со стороны духовенства, распространенная также в XIV и XV веках, на заре Нового времени, концентрировала внимание на смертных грехах. Клеймились страсти, обжорство бичевалось как нечто гнусное. Критиковалась жадность, а более поздняя критика обрушивалась скорее на промахи и низкую эффективность. Толстяк считался ни на что не способным существом, вялым и инертным. Его недостатки связаны с внешностью, с нехваткой силы или действия. Лучше всего это заметно на шаржах, созданных в XVII веке Аннибале Карраччи: мы видим пузатых, короткоруких и коротконогих людей, стоящих в неуклюжих принужденных позах[8]. Как представляется, жир порождает бессилие. С наступлением Нового времени недостатки полноты оборачиваются нехваткой динамики и мощности. Это также порождает массовые разоблачения, в которых дородность бесполезных богачей связывается с тем, что они грабят народ: примером тому служат пузатые и расслабленные вельможи и священники конца XVIII века, «хапуги», которых авторы революционных картинок отправляют под «пресс», показывая всю их никчемность.

В обществе усиливаются индивидуализм, автономия и самоутверждение личности, и критика приобретает психологическую окраску. К «неудачникам» относятся с большей теплотой. Отсюда упреки в «апатичности»[9] тяжелого телосложения жителей северных стран в конце XVIII века или обвинение в «эгоизме»[10], предъявляемое «толстякам» в иллюстрациях к произведениям романтической литературы: например, образ «жирного и грустного» «мальчика для битья», созданный художником Гранвилем в книге Старого Ника (псевдоним Эмиля Форга) «Мелкие неприятности человеческой жизни» (1843)[11]. Тучность отныне следствие индивидуальных установок, черт личности, даже образа мыслей. В конце XIX века Манюэль Левен создает длинную серию трактатов[12], в которых ожирение связывается с неврозом. В результате критики тучности на Западе меняется психология, рушатся старые моральные установки, сводя на нет личностные различия и типы поведения людей.

Иначе говоря, эта стигматизация связана прежде всего с нормами, сложившимися в западных обществах: к внешнему виду и самовыражению предъявляется все больше требований. Наряду с этим она может отражать и сохраняющиеся различия между мужским и женским полом, а также между социальными группами. Строже отношение к женскому телу, от которого традиционно ожидается мягкость и податливость. Зато к представителям господствующих классов, предки которых издавна славились полнотой, может проявляться больше терпимости. Например, в XVII веке при дворе короля Людовика XIV было множество принцев, отличающихся полнотой, а в XIX веке в буржуазной среде хватало толстяков, считавших престижной свою упитанность, если не сказать — тяжеловесность. Социальная и культурная поляризация, различное отношение к мужчинам и женщинам неизбежно влекут за собой либо недооценку, либо переоценку полноты.

Следует добавить, что история полноты — это и история отношения к формам тела и их использованию. На протяжении долгого времени, в отсутствие измерений и точных критериев, ориентиры остаются размытыми, нет промежуточных стадий и четкого разделения между «нормальным» и «очень толстым». Терминология складывается веками, ведется долгая игра с диминутивами: в XVI веке в ходу будут слова «жирненький» и «пухленький», в XVII веке — «толстячок» и «пузанчик»; позже появится шкала для измерения,