Метаморфозы жира. История ожирения от Средневековья до XX века - Жорж Вигарелло

Придворная модель

Наконец, следует сказать о культурном «прессе» по отношению к полноте, возникающем при средневековых королевских дворах. В период Высокого Средневековья начинает цениться изящество. Всадник, человек с копьем должен быть ловким и уметь хорошо целиться, поэтому ему необходимо быть легким. В мире военных складываются новые эталоны внешности[125]. Возлагаются большие надежды на сочетание силы и легкости, полноты и стройности: для успешной карьеры по-прежнему желательно демонстрировать зверский аппетит, а движения должны быть плавными и непринужденными. Например, вот как в XII веке описывали идеальную внешность Тристана: «Он был широк в плечах, узок в бедрах, и, видя его благородную и горделивую осанку, все отдавали должное Роо [его отцу]». Так же выглядел герой баллады XII века Рено, возлюбленный «прекрасной Эрембур»: «Широкие плечи, стройная талия»[126]. Отсюда неявное стремление ограничить объемы тела: излишняя полнота сковывает движения, мешает активным действиям, лишает сил.

Этим образам созвучна искусность рыцаря: в поединке на копьях требуются сила и даже тяжесть. Вес играет здесь главную роль, он позволяет лишить противника равновесия, опрокинуть его, выбить из седла. Сила и масса тела соединяются у Галахада в «Поисках Грааля», и он противостоит натиску трех всадников, «остается в седле, несмотря на то что их копья остановили его коня на полном скаку»[127]. Сила и масса тела сочетаются с удивительной подвижностью, возможной только при стройном теле. Отсюда постоянные упоминания широкого и узкого, массивного и легкого, совершенно особая манера говорить о тяжести, описывая легкость.

С престижем медведя может соперничать престиж льва, и вскоре лев со своей мощной гривой, грудью и стройными подвижными боками заменит медведя. В романе Кретьена де Труа «Ивэйн, или Рыцарь со львом» герой носит прозвище Лев, и его сильнейшие удары в щепки ломают копья[128].

При средневековых дворах бурно развивается общественная жизнь: появляются танцы, вводятся правила поведения за столом, уделяется внимание манере держать себя и походке. Одновременно подчеркиваются различия между мужским и женским телом, ценятся слабость и хрупкость дам, привлекающие взгляд к верхней половине тела: дева из романа об Ивэйне «красива и стройна»[129],[130]. Женское тело описывается как более уязвимое, более тонкое, и в то же время подчеркивается его мягкость, изящество нежной плоти, сочетание хрупкости и полноты: «Во Франции лишь к концу XIII столетия тонкая талия и умеренная полнота груди начинают считаться признаками красоты»[131]. Возлюбленная Иньоре в поэме XIII века обладает «длинной и округлой» шеей, «чуть широковатыми бедрами», «тонкой талией» и «крепкой маленькой грудью»[132]. Туго зашнурованный корсаж на талии Фортем из «Романа о Розе» (XIII век) поддерживает грудь[133], а под платьем Николетты, напротив, угадываются тугая грудь и талия столь тонкая, что «обнять его можно было двумя ладонями»[134],[135]. Иными словами, стройность становится обязательным критерием красоты.

Глава 4. XV век и спорная изысканность

В XV веке утвердилось критическое отношение к «обычным» толстякам. На фресках и миниатюрах конца Средневековья стали различимы объемы — и это знак того, что внимание к контурам фигур медленно росло. Это говорит о попытках выявить и стигматизировать излишнюю полноту; ее появление в книжных иллюстрациях, по всей вероятности, свидетельствует о новом взгляде на нее.

Дело в том, что на протяжении долгого времени в средневековом мире изображений полных людей практически не было. По-видимому, эта тема присутствовала в трактатах, но не в рисунках. На знаменитом гобелене из Байё, созданном в XI веке в память о захвате Англии, изображено огромное количество всадников, кораблей, батальных сцен, пиров, но фигуры людей не отличаются одна от другой. Вильгельм Завоеватель, о чрезвычайной полноте которого прекрасно известно, на гобелене изображен похожим на более стройных соратников. Кольчуги плотно облегают одинаковые фигуры воинов[136]. Что это — безразличие, невнимание к полноте?

Напротив, в рисунках, дошедших до нас из XV века, то есть из позднего Средневековья, начинает доминировать реализм: в изобразительном искусстве теперь используют перспективу, что добавляет телам округлость и плотность. Многие живописные сцены представляют весьма упитанных персонажей. Люди меньше походят друг на друга, появляется больше различий при изображении того, как герои картин держатся, каковы их фигуры. Кажется, что телесный объем, изображенный по-другому, и существует по-другому, иначе выглядят его недостатки, его избыток.

Однако сопротивление остается. Нельзя просто навязать сдержанность и утонченность. Сила интуитивно связывается с количеством съеденного, положение в обществе — с массой тела, и эти представления не сразу отступают перед натиском скучных наставлений и внушений. На заре Нового времени в этом вопросе не обходится без конфликтов. Обостренное восприятие форм тела не сопровождается единодушным отрицанием полноты.

Происхождение изображений

Иконография XV века внезапно делает зримыми эти контрасты. Живот может изображаться объемным, а общая форма — «отягощать» контуры. На миниатюре 1460 года «Царь Вавилонский, раздающий земли двум своим сыновьям» царя сопровождает персонаж, чья фигура обладает несоразмерной передней частью[137]. Тем не менее эта пухлая фигура, церемонно сопровождающая властителя, очень значима. Лицо короля Рене на картине Никола Фромана «Неопалимая купина» (1476) изображено с двойным подбородком[138]. Здесь нет ни иронии, ни отрицания полноты — массивность по-прежнему говорит о родовитости и власти. В то же время заметен контраст между фигурами: излишняя полнота изображена весьма реалистично.

Внимание к контурам фигуры сопровождается обстоятельной критикой полноты, что подтверждает, например, образ «счастливчика», изображенного на миниатюре «Обручение Девы Марии» в «Часослове Этьена Шевалье»[139] (середина XV века). Пухлое лицо, закрытые глаза, короткая шея, круглые плечи, выставленный вперед живот — это всего лишь комичный свидетель сцены, туповатый буржуа, которого обручение Девы Марии с Господом исключает из числа претендентов на ее руку. В этом вся суть картины: тому, кто стремился к браку, не удастся вступить в него, исключительность таинства обесценивает претендента. Массивная фигура усиливает обесценивающий эффект: она выражает тупость незадачливого «жениха», его неотесанность, нелепость притязаний. То же самое можно сказать о фигурах «священнослужителей» на миниатюре «Иисус перед Пилатом» из того же «Часослова»: раздутые лица, головы, вросшие в слабые плечи; все черты выражают отсутствие интеллекта и проницательности. Еще ярче критика обжорства в «Параде пороков» (XV век). Излишняя полнота занимает здесь центральное место. Ее символом служат медведь и едущий на нем верхом буржуа, изображенные на одной из миниатюр «Исторического зерцала» (1463)[140]. Вялость и одутловатость явно сближают медведя