Женщина при 1000 °С - Халльгрим Хельгасон

Лоне была шикарна, хотя внешность у нее была специфическая. Лицо – такое же широкое, как диапазон голоса, скулы – такие же высокие, как прическа, нос – солидный (его часто называли «еврейским», а я не раз слышала, как она печалится, что в ее жилах нет ни капли еврейской крови). Она нежно любила еврейскую культуру и пела их народные песни и на идише, и на древнееврейском, и никогда не смогла простить папе его увлечение нацизмом.

Жарким летним вечером в июле тридцать седьмого в «Морском» было застолье. Среди гостей были знаменитый актер Поль Ремер и его супруга-исландка Анна Борг – обитатели соседней дачи, приятели дедушки с бабушкой. Из того вечера я помню только стук маминых каблуков и домашний концерт после обеда. Пианист Ройтер сел за рояль, а тетя Лоне встала рядом, в простом черном платье, с высокой прической и подбородком. Она объявляла песни по-датски, рассказывала про их историю и про то, о чем в них поется. В моих воспоминаниях ее голос – такой же специфический, как и ее лицо: не то чтобы красивый, но ясный и чарующе звонкий. В заключение она спела исландскую песню:

Детки играют,Прячутся во мхи.Лежат они в ложбине и смеются: хи-хи-хи…

Дедушка вскочил с места в самый разгар аплодисментов, подошел к певице, сияя от счастья, взял ее за руку, заставил поклониться еще раз и при этом громко сказал по-исландски: «Ловушка-Соловушка прилетела!» Это был час опьянения, час общей радости для всей загорелой семьи – яблочный румянец над белыми рубашками с засученными рукавами. Тогда я в первый раз сидела в этих объятьях, и в последний раз они обхватывали меня полностью.

32

Вождемания

1937

Папа рано стал «боевитым», как выражалась бабушка Вера и как потом стало ясно всем. В его манере работать во время сенокоса у нас на Свепноу она углядела что-то, чего не видели другие: какую-то склонность мучить себя, смешанную с неумением добиваться своего в собственных делах. «В нем сидит эта самая бесовская безбашенность, которая мне знакома по нашему рыбачьему поселку на Шхере, и из-за которой немало хороших людей сгинуло в море».

Папа прибился к нацистам и стал одним из тех крайне малочисленных исландцев, которые во Второй мировой воевали за немцев, и единственным из них, кто вошел с винтовкой в Россию. Я так думаю, что, скорее всего, его сбила с панталыку униформа. Его дедушка был вторым министром Исландии, его отец – первым ее послом, у обоих в гардеробе имелся костюм с обшлагами и твердая шляпа с плюмажем. А папа был бесконечно далек от каких бы то ни было обшлагов, хотя ему и удалось год и два месяца пробыть руководителем конторы по импорту в Копенгагене – эта затея быстро закончилась в одном весьма злачном месте в Киле. Бессовестный коллега из числа местных клиентов забрал у него квитанции, договоры об импорте и бумажник, а папа угодил в заложники к хозяину заведения почти на двое суток, дожидаясь, пока посол Исландии вникнет в курс дел и оплатит из своего кошелька и ночной досуг, и семнадцать тысяч стальных прищепок для прачечной.

Через несколько недель папа уже приехал на сенокос в Брейдафьорд и отбыл в Германию следующей весной, после того как выбрал себе университет. По несчастливой случайности он, тридцати неполных лет, стоял на набережной в Гамбурге именно 5 мая 1937 г. и впервые увидел там «малыша Хьяльти», который в торжественной обстановке при большом скоплении народа освящал самый большой в мире прогулочный пароход «Вильгельм Густлофф». (Папа и другие исландцы в довоенной Германии называли Гитлера не иначе как «Хьяльти», а когда в свет вышли детские книжки про героя с таким именем, я прозвала его «малыш Хьяльти»[68], чем весьма огорчила отца.) Папа слишком часто вспоминал это событие. Казалось, встреча с большим вождем навек впечаталась в его душу как клеймо. Тогда древнескандинавская кафедра в Любеке уже превратилась в своеобразный центр апологии нацизма: считалось, что его корни – в древнескандинавских мифах и исландских сагах, а сама идея родилась вместе с белокуро-прекрасным народом, населявшим северные края. Так что папа оказался слабым человеком в нехорошем месте: белокурый викинг, говорящий по-немецки с арийским акцентом, к тому же знатного роду. За двадцать минут до начала войны ищейки Гиммлера напали на след и разнюхали, что герр Бьёрнссон – не только истинный ариец, но и сын самого высокопоставленного чиновника своей страны, – богатая добыча! Они предложили ему золото и серую униформу. А на ней были руны: «SS».

Ханс Хенрик Бьёрнссон был в особо тяжелой форме подвержен тому недугу, который иные называют «вождеманией», а иные – «звездоманией». Симптомы у нее ясные. В присутствии вождя или звезды больной лишается дара речи и теряет волю. Мысли вылетают из его головы, а лицо превращается в собачью улыбку, даже язык вываливается характерным образом. Этот коварный недуг поражает самых разных людей и способен превратить благородных господ в слюнявых болонок.

В этом смысле я достойная дочь своего отца, только у меня мания подобострастия распространяется не на властителей, а на творческих личностей. Мне было легко очаровать таких дедушкиных друзей, как Вильхьяльм Тоур, который некоторое время побыл министром иностранных дел, а также Оулава Торса и его тезку – короля Норвегии. Зато я весь день трепетала, стоило Марлен Дитрих заглянуть в Бессастадир. Я, знавшая немецкий чуть ли не как родной, не смогла выдавить из себя ни слова, когда меня, семнадцатилетнюю, представили звезде, и только пролепетала что-то по-датски, едва мне удалось длинным ногтем поскрести ее ладонь при рукопожатии. Я никогда не видела более красивой женщины (кроме, разве что покойной графини Грейс Келли), и они с бабушкой, как ни странно, быстро нашли общий язык. Бабушка ходила вместе с немецкой звездой по всему дому и даже заполучила ее к себе в союзники в споре с дедушкой, потому что она согласилась с ней, что ковер в большом зале Бессастадира должен быть не серый, а зеленый.

Та же история повторилась, когда мы с Бобом в Брюсселе увидели Чета Бейкера, а потом повстречали его в пивбаре. Боб был превеликий звездознатец и был способен пролезть куда угодно, у него был этот специфический американский талант: стоило ему единожды взглянуть человеку в глаза, как тому уже казалось, что они с ним знакомы чуть ли не со школьной скамьи. И конечно, он подлетел к Чету и представил ему меня как свою новую невесту, хотя они с ним сроду не встречались. Но тут я потеряла дар речи и как дурочка поздоровалась с джазменом по-немецки. Он предстал передо мной в виде большерукого рыбака из Стиккисхольма, который выпил не один залив и выблевал обратно. У него не хватало зубов, а из лавовой глыбы его лица струился голос, подобный чистейшему роднику: «I get along without you very well…»[69]. Но у меня всегда было такое ощущение, что слушателям хочется скинуться ему на красивую улыбку. Гораздо позже я услышала, как он попевал в копенгагенском парке Тиволи, но к тому времени родник уже забился илом.

Людей, страдающих вождеманией, конечно же, легко завлечь в свиту сильных. Разумеется, папа был похож и на представителя немецкого народа: униженный обладатель гордой осанки, отпрыск знатного рода, лишенный будущего. Но по своей сути он вовсе не был нацистом. Ему были симпатичны все люди, а его единственным другом в Аргентине после войны был чистокровный еврей. Он принял эту ересь не потому, что сам по себе был сторонником этой мощной идеологии, а потому, что дал болотным огням власти увлечь себя. «Хьяльти» и его сотоварищи были мастерами иллюзий. И их нацизм со всем его «шиком» сразил папу, совершенно сбил его с толку. Он принял свою слабость за силу, а униформу – за доказательство того, что он принят в приличное общество.

Вместо того чтоб стать сыном новой Исландии, он примкнул к палачам Европы. Это была его «жизненная драма», факт, от которого он так и не смог убежать. Словно бродячая собака, скитался он по разным странам, но так и не смог избавиться от ошейника с меткой «SS». Даже мама, которая, стосковавшись по мужским объятьям, вновь пустила его к себе, не смогла снять с него этот ошейник. И даже смерть не смогла. Память о нем навечно помечена теми ошибками, которых он наделал в тридцатилетнем возрасте. Как сказал старый Йенс с хутора Малые Нужники: «Каждый день – Судный».

Как бы истолковал ошибку моего отца великий Фрейд? Большинство сыновей рано или поздно совершают свое отцеубийство. Счастливчики – самостоятельно, остальные – с помощью наемников, а папе потребовалась целая немецкая танковая армия, чтобы отомстить за свое поражение в битвах при Рейкьявике, Вайле и Киле.

Нет ничего нелепее мести труса, но и нет ничего страшнее.

33