Что такое ППС? (Хроника смутного времени) - Василий Добрынин

Автобус, «сходивший» в Москву неудачно, сегодня пошел безопасной дорогой: в Одессу.

Бежишь ты легко, в волчью яму, Славик!

— Коллега, привет! — услышал, на выходе из гаражей, Потемкин.

В окошке стоящей неподалеку «девяносто девятки», блеснув в наступающих сумерках, поползло, опускаясь, стекло.

—  Дай руку пожать, подойди. Ты не помнишь меня? — спросил человек, выходя из машины. Сам подал руку и предложил:

— Присядем?

Потемкин кивнул, занял место на пассажирском сиденье. Водитель включил зажигание.

— Не волнуйся, я тебя не ворую! Отъедем, немного, поговорить. Я, как ты видишь, один.

— И без пистолета! — добавил он, и усмехнулся.

Остановились неподалеку, просто подальше от глаз. Потемкин, как гость, закурил и готов был слушать.

—  А-а! — принюхался профессионально хозяин, — Потемкин, ты водку пил! А уж я — то подумал: ты жить хорошо стал, шофера нанял?

— Не-ет, — возразил Потемкин, — не водку. Виски.

Горького дыма, как будто, глотнул хозяин:

— Фу, блин! Есть такой у меня, дружбан — тоже виски любит!

—  Ты вкусы мои переделать приехал?

—  Вкусы? Да нет уж, не вкусы! Я жизнь обсудить приехал, Потемкин! Чего ты хочешь? Какого тебе, блин, неймется? Лезешь, куда не просят! Ты кто — прокурор? Бывший опер — охранник! Так занимайся охраной, руководи — у тебя целый взвод. Или ты — я не очень тебя понимаю — чего-нибудь хочешь?

«Так и думал, дружище, спасибо! Виски — ну, значит — он! — отметил в уме Потемкин, — Спасибо!». «Виталик!» — отметил он, и сказал:

— Нет, от тебя — ничего не хочу!

—  А от кого?

—  Из тех, за кого волнуешься — ни от кого не хочу.

—  Потемкин, скажи, — это точно?

—  Что именно?

—  Ну, ты же нам перегадил малину?

—  О малине я думал меньше всего…

— Я денег бы дал, понимаешь? Мы ведь не чужие, чего там… я дам. И нам бы спокойно, и у тебя — копейка… Ты что — боишься? Да знаю тебя — не боишься…

— Послушай, — ответил Потемкин, — езжай и забудь обо мне! Я не сдам, это правда. Работали вместе, а прошлое — дело святое! А не хочу, ты пойми, потому, что я знаю, чем кончится. И не хочу так кончить! А ты — это дело твое!

— Плохо кончу? Ты что — ребенок? Ты не понимаешь? Потемкин — знаешь ты слишком много! И — у нас за спиной... Что делать?

—  Я — много знаю? Не строй иллюзий — не только я.

—  Ты кому-то накапал?

—  Нет, не капал. Но, — твой напарник — раз. «Красный», «Синий» твои, — это два. И еще кто-то есть. Они знают! Что, этого мало?

—  Вот это — мои проблемы. Что делать с тобой — вот чего я не знаю! Ты догоняешь? «Бабки» — проще всего. Чтобы ты «ничего не знал». И мы разойдемся, и все спокойны. А ты — доволен!

—  И ты?

—  Ну, конечно, и я!

—  Да не так это, Славик...

—  А как?

—  Ты уже стартовал. У тебя хорошо получилось, чему я не рад. Ты назад уже не повернешь. Ты влип! Не понял? А я не хочу начинать, чтобы быть потом в твоей шкуре!

— Не рад? Ты не рад за меня? Ничего себе, блин!

— Тупик — это слабо сказано, Славик! Бежишь ты легко, в волчью яму! Во-первых, ты можешь нарваться, — убьют... Ну, дай бог, не убьют: ты «рога по-другому «вмочишь»! Приехал ко мне — ты уже вмочил! Прокололся. Случайно, конечно, — из-за того, что в «Тантале» вьетнамцами занялся я. Но — тем не менее…

— Да, вот если б не ты, ит-тих-ю…

— А ты что — один? Ты и сам, вдруг, окажешься лишним! Свои уберут. Вот я и не рад, что тебе повезло. А помочь тебе, жаль, не могу.

— Ты нормальный, Потемкин?! Переживаешь. О ком? Обо мне? О себе подумай! Ты же на волоске висишь! У тебя в чердаке порядок? Чем помочь! Обо мне он подумал! «Дурак!» — сдержался и не добавил он вслух…

— Ву-ух, Потемкин, убьешь ты меня. Может быть… Да чего ты пугаешь? А ты не пугай, ничего не докажешь! Я не светился. При чем тут вообще я? А засветился б — «цветные» ни в жизнь на меня не покажут. Они «не узнают» меня! Ну и, чем тебе крыть? Да — нечем! Таможня их ловит! Их это происки! С них и спросите. Где деньги? А я почем знаю? Таможня ловила — она и ответит, где деньги! Ведь так? Ты ж опер, ты знаешь, что так!

—  Это так, — согласился Потемкин.

—  Ну, так и вот! — рассмеялся Славик.

—  А ты, — возразил Потемкин, — скажи-ка мне, Слава — с таможни: Андрей, Валера, Олежек, Серега, — всех я не назову — но скажи, это кто? Друзья?

—  Ну-у, — кивнул Славик.

—  А ты предаешь их!

—  Тебе, что ли? Т-тих-твою но…

— А это не важно! Но, Слав, — это так?

—  Мне плевать!

—  На всех? Там есть и друзья…

— По фигу!

—  Слав, это круто! Но, так плевать — это разве не повод, чтоб плохо кончить?

Задавив в себе то, что хотел бы сказать, Славик, сквозь зубы выдохнул и отвернулся.

—  Уверенность, — хорошо! — спокойно заметил Потемкин, — Но то, что я вижу в тебе — это другое, Слава. Это — самоуверенность!

—  А ты, — огрызнулся Славик: — знаешь ли, кто за мной? За кем все это дело стоит, Потемкин?

—  Я знаю о ком ты… — Потемкин с торпеды взял «Мальборо», протянул Славику, и вытянул сигарету себе.

Тот машинально подал огоньку, прикурил и откинулся к боковому стеклу:

— А откуда? Ты шутишь? Не ошибаешься ты, Потемкин?

—  Допускал, что могу ошибаться, да ты меня сам убедил.

—  Я?! Когда?

—  Только что, Слав, только что.

—  Ну, блин, анекдот какой-то!

—  Нет, это не анекдот. И ты, Слава, не обольщайся. Ты намекаешь мне на человека — да, есть такой. Могучий, крутой человек! Но о тебе он — ни сном, ни духом. Блеф это, Слава! Выдумка мелкой сошки — шестерки его! — понимал ли Славик, о ком говорит Потемкин? — Могучесть та, — продолжал Потемкин, — даже если и будет знать тебя по фамилии, то в тот же день, как ты влипнешь, забудет. Ты разгоняешься — чтобы расквасить лоб!

—  Ладно. Мое это дело! Но — ты обещал! Или это — ля-ля?

— Не ля-ля.

—  Да и бог с ним, я верю. Но ты говоришь, плохо кончу? Там, лоб разобью… Говоришь не тупик — волчья яма?

— Ну, не яма… Чайник — стоит на огне: смотри в оба, дуй на него — он вскипит. Все равно вскипит! А конфорку гасить ты не хочешь. Не сможешь, пожалуй… Что выйдет? Вскипит, ничего не поделаешь, Славик! И не заметишь… И сварит…

— Меня?

—  Ну, а кого же — тебя.

—  Это все? Все сказал?

—  Ну, да. Все.

—  Я — чайник?

—  Ну да, Слава, чайник!

—  И ничего, по вопросу?...

—  Нет, ничего! какая-то

— Значит, поговорили?

—  Поговорили.

Пожав на прощание руку, Потемкин ушел.

— Предсказатель! — услышал он вслед.

За словом хлестко слетел на асфальт плевок. Отрезая салон от досадного, мокрого следа, и всей суеты, поползло, закрываясь, боковое стекло. «Ит-тих-ю! — чертыхнулись там, — Как в этой жизни немного надо — знать, что сегодня Потемкин спит дома!».

Потемкин ложится спать поздно. Привык Чтобы с чистой душой просыпаться, солдатом быть мало. С чистой душой просыпается тот, кто ложась не оставил долгов дня минувшего на день грядущий, или, хотя бы свел их, как можно ближе к нулю. А сведение дел к нулю — и время на циферблате выводит на максимум: ближе к нулю, или за него: о полуночи речь.

«Альфред в десять раз мне заплатит больше. Смешной ты, Славик!» — подумал, выдохнув первое облачко дыма, Потемкин. Огонь сигареты, в руке человека, который думал, подкрался к пальцам, нанес первый укус. Он напомнил, что время сгорает. «И что выгорает не только табак, но жизнь…», — дрогнув от боли, дополнил Потемкин.

А жизнь тяготела… «Тяготела она к переменам, их жизнь… Или его…» — вспомнил Потемкин книжную фразу. «Она тяготеет, — уточнил он, — когда к переменам вынуждает ее давит,  тяжесть…».

Потемкин спокойно, до фильтра, выкурил и загасил сигарету. На этой грани и был он в сейчас. На грани, когда жизнь тяготеет и давит реальным, а не абстрактным весом.

Потемкин взвешивал: «Оставил службу, которая привела в тупик, а куда ушел? Остаюсь в той же роли, на общественных, разве что, началах. Сошел с дистанции, а финиш, ну кто б мог подумать, тот же — Лахновский!»

«Лахновский!» — Потемкин курил, и курил. Огонь крался к пальцам, грозил кусать их. На исходе не календарного года, а года противоборства Помпея и Цезаря — противоборства, в котором ничьей быть не может, — снова Лахновский!

Клеточки мозга, ворсинки рецепторов нервной системы: в Лахновском и в нем — одинаково, жили преддверием встречи. Развязки была неизбежной.

«Быть побежденным, — предположил Потемкин, — мы были готовы оба. А мировой — ждал ли кто-то из нас? Скорей всего, нет».

Но развязкой был рай, вместо последнего напряжения в противоборстве. Рай, от непобежденного и не победившего Лахновского.

«Вершина, — представил Потемкин, — вниз острием. С одной стороны ползет тяжесть Лахновского, с другой — Славик. Два ножа к горлу, с двух разных сторон!».