Чудеса происходят вовремя - Мицос Александропулос

«Осечка может быть в двух случаях, — прикидывал Праксителис. — Если она нырнет в парк, где ее ждет дружок, там у них, наверно, свидание, поэтому нужно перехватить ее раньше... Или если она идет не в парк и успеет вскочить в автобус. Надо будет поймать ее по крайней мере на остановке...»

И он прибавил шагу.

«Скажу ей напрямик: видишь, я даже взмок, догоняя тебя, возраст уже не тот... Но все-таки послушай: я такой-то. Пробуду здесь двадцать дней. Так вот, сударыня, на этот срок весь Париж у ваших ног...» Мозг его работал быстро, так же быстро, как ноги. Что он скажет ей, что она скажет ему. Но все эти детали имели второстепенное значение. Главное — он убежден, она сдастся.

Девушка между тем вышла на проспект. Праксителис приостановился: перейдет на противоположную сторону, к остановке, или повернет направо, к парку?

Она повернула направо.

Хорошо зная здешние места, он решил срезать путь — напрямик через закоулок и выйти ей навстречу У входа в парк. Это давало ему выигрыш во времени и, следовательно, возможность отдышаться и привести себя в порядок. Однако девушка пошла по самому краю тротуара и раза два остановилась, выбирая удобный момент, чтобы перейти улицу. «Какого черта? Куда же она идет? Надо догнать ее на этой стороне!»

Поток машин не редел, и перебежать на ту сторону девушка не могла, поэтому Праксителис скоро догнал ее но силы его были на исходе, и, остановившись, он почувствовал страшное головокружение. «Прежде чем сдастся она, кажется, сдам я», — мрачно пошутил Праксителис, оглядываясь и подыскивая, на что бы опереться. Он прислонился к стене. Тело его было разгоряченным и влажным, сердце колотилось часто-часто. «И как я появлюсь перед ней в таком виде? Подождала бы хоть, пока я отдышусь».

Она ждала. Сначала сошла с тротуара, но потом ей пришлось отступить назад. Опасаясь, что девушка обернется и увидит его, жалкого, взмокшего, задыхающегося, Праксителис отошел в сторонку, в тень.

Поток машин не убывал. Девушка все равно еще стояла у кромки тротуара, и он успел бы отдышаться, вытереть пот и предстать перед ней в лучшем виде. Однако Праксителис надумал поступить иначе. Он решил первым перебежать улицу и уже там, переведя дух, встретить свою даму.

Вообще готовность рискнуть была свойственна покойному Праксителису. Во всяком случае, опасность автомобильной катастрофы не страшила его никогда. Зловещие рассказы о несчастных случаях, предостережения друзей, утверждавших, что и Париж, и Афины уже не те, что в пору его молодости, когда по улицам разъезжали лишь ландо и кареты, не производили на него никакого впечатления. «Зато теперь у водителей глаз вдвое больше», — отшучивался он в ответ.

Однако среди водителей, гнавших свои автомобили по проспекту, оказался один, у которого было только два глаза. И этим водителем была женщина. Она тотчас же затормозила, выскочила из машины и, увидев раздавленного Праксителиса, упала без чувств немного поодаль от него.

Мгновенно собралась толпа. Подбежавшие прохожие подняли даму.

Какая-то молодая женщина вынула из сумочки флакон и побрызгала на нее духами. «Не беспокойтесь, — успокаивала она даму, — вы не виноваты».

А когда подоспел полицейский, молодая женщина заявила, что в данном случае, несомненно, имело место самоубийство.

— Почему вы так думаете? — спросил полицейский,

И женщина объяснила, что она тоже торопилась и хотела как можно скорее перейти на ту сторону, потому что опаздывает на работу. И все же она ждала. Поток машин был настолько густым и стремительным, что если этот мужчина не пьян, то его поступок можно объяснить только решением покончить с собой: «Я увидела, как отчаянно бросился он на мостовую, и, еще прежде, чем несчастье произошло, я почти не сомневалась, что оно произойдет. Я даже вскрикнула... Но сейчас я тороплюсь, запишите, пожалуйста, мое имя и адрес».

Полицейский знал ее. Это была танцовщица из кабаре «Мадлен», расположенного за парком, возле Cité Universitaire[11]. Его завсегдатаями были студенты.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

В водовороте событий никто не заметил, как в городок прибыла труппа фигуристов. Обнаружили их уже тогда, когда эхо сильных потрясений стало наконец затихать. Страсти улеглись, жизнь возвращалась в прежнее русло. Все теперь знали, что мэром Маркелос не будет: как второй кандидат от их провинции, он заменит в парламенте своего дядю. Маркелос уже уехал в Афины, чтобы принести присягу на первой же сессии. Хотя еще и не утвержденный в должности мэра официально, муниципалитетом заправлял Филипп.

Итак, словно по истечении траура, городок облегченно вздохнул и ожил: стены домов, площадь и рынок возле моста украсились разноцветными афишами; всюду раздавались прилетевшие из Афин новые модные песенки. Тут-то и распространилось известие о том, что у вокзала, рядом с домом американца, «открылся зал фигурного катания». Вот это был сюрприз! Обрадованные горожане потянулись к редкому диковинному зрелищу. Кое-кто предположил, будто труппу фигуристов пригласил Филипп, стремившийся как-то отвлечь внимание публики. Однако это предположение не соответствовало истине, никакого отношения к политике фигуристы не имели. Зато к некоторым иным сферам они были определенно причастны.

Выступления фигуристов устраивались по вечерам, а по утрам местная молодежь брала уроки катания. Именно эти уроки и пробудили беспокойство у некоторых серьезных граждан, в первую очередь у преподавателей гимназии, которые убедились, что по вторникам, средам и пятницам, в часы утренних занятий фигурным катанием, уроки в гимназии непременно срывались. Потом забеспокоился отец Лефтерис, которому после воскресных утренних служб не удавалось загнать на проповедь для юношества даже своего сына, будущего слушателя духовной семинарии. В довершение всего начали пропускать занятия гимназистки.

Директор труппы объяснил, что с его стороны никаких нарушений законности и нравственности нет: старый изюмный склад предусмотрительно разделен перегородкой, так что зала, по существу, два — в одном он сам занимается с мальчиками, а в другом — с девочками занимается его жена. Проверка установила, что перегородка в самом деле существует, но отец Лефтерис обнаружил в ней дверцу. «Это служебная дверь», — оправдывался директор, на что отец Лефтерис сказал: «И в аду тоже одна дверь, но в нее проходят тысячи душ со всеми их грехами». — «Ну раз так, я ее закрою», — пообещал директор труппы...

На этом и остановилось пока дело — то ли директор забьет дверь в перегородке, то ли полиция прикроет «зал фигурного катания». Вопрос обсуждался и, как всегда бывает с важными вопросами, еще больше запутывался, однако для нас в этой истории важно лишь то обстоятельство, что несколько дней изюмный склад стоял под замком.

Поодаль от склада грелись на солнышке двое молодых людей. Когда солнце стало заходить за оливковые деревья, один юноша спросил другого:

— Ну и что теперь будем делать, Джим? Куда пойдем? Где проведем вечер? Чем вы тут занимаетесь по вечерам? Неужели нет у вас здесь приличного местечка, где можно приятно провести время.

Спрашивал один из артистов труппы, самый молодой фигурист, с мягкими чертами лица и длинными мягкими волосами, которые на время выступления он завязывал голубой ленточкой, чтобы не падали на глаза и не мешали ему выделывать на коньках самые невероятные фигуры. Имя у него было девичье — Эриэта. Джим, молодой грузчик, работавший на вокзале, не сразу понял, что имеет в виду его приятель.

— Я это к тому, Джим, что рука у меня чешется.

— Какая?

— Вот эта... — И тонкая рука фигуриста сделала в воздухе несколько волнообразных движений, подобных тем, которые Джим видел во время его выступлений на коньках.

— Левая? К деньгам!

— Именно! — воскликнул фигурист и хлопнул Джима по широкой загорелой спине. — Нет ли тут у вас завалящего кабаре? — спросил он весело. — Или ночного заведеньица, где можно бы составить партию? Вот что мне надо!

— Все у нас есть! — ответил Джим. — А насчет того, чтоб составить партию, то пусть лучше ноги твоей там не будет. И волосы, и ленточку с головы снимут...

— Знаю. Но что поделаешь — страсть! Если в кармане завелись деньжонки, а поставить на карту возможности нет, то я могу и заболеть. Пойдем, Джим, не робей!

— Брось... Я их знаю... Берут в руки карту и заставляют ее петь песенки...

Фигурист рассмеялся.

— Был у меня один коллега, положит карту на носок конька и такие выделывает номера... Боженька ты мой! Так где тут у вас играют в карты?

— У Ибрагима.

— Ну тогда пошли. Хочу послушать, как поют в ваших краях короли и дамы. Только сначала закусим.