Чудеса происходят вовремя - Мицос Александропулос

— Ладно! Будь спокоен, — сказал Джим и пошел провожать Эриэту в гостиницу.

Правда, в гостиницу они направились не сразу, а заглянули по дороге в только что открывшуюся молочную Минаса, выпили горячего молока и съели взбитые сливки с медом.

— Ешь, ешь, сколько влезет, — приговаривал приятель Джима. — Со мной не пропадешь.

Наевшись сливок и меда, Джим ощутил в себе те добрые чувства, которые испытывают сытые люди. Душа его раскрылась, подобно цветочному бутону, и он поведал Эриэте все, что сказал ему Ибрагим.

— Да они не в своем уме, — засмеялся фигурист. — Чтобы я удрал? Просто они меня еще не знают!

— А я говорю, что лучше всего удрать, — советовал Джим. — Они ведь и ножом пырнуть могут...

— Меня? Посмотри-ка... — Фигурист расстегнул рубашку и показал Джиму амулет — маленькую иконку богородицы, висевшую у него на груди. — Она убережет меня от всего...

— Да ты что? — удивился Джим. — Думаешь, поможет тебе твоя иконка? Пойдем-ка лучше вместе на утренний поезд, уедем в Афины, мне много не надо, дашь на первое время сотни две, пока я куда-нибудь не пристроюсь...

— Я, Джим, дам тебе не мало, а много. Вот заберем у них сегодня вечером все подчистую, а завтра утром уедем. Когда, говоришь, утренний поезд?

— Полседьмого.

— Ну вот, завтра в полседьмого. С вечера возьмешь билеты... Эх, хочется мне обыграть их еще разок! — сказал Эриэта и, вынув из кармана пачку денег, протянул ее Джиму. — А пока сделаем так. Я вздремну часа три, а то от недосыпания у меня бывает аллергия. Кожа, понимаешь, очень чувствительная... А ты бери деньги, поди поспи, а потом сбегай в магазин, купи мне флакончик цветочной воды и тюбик хорошего бриллиантина. Ну а в обед приходи в гостиницу, угощу тебя, как султана... Идет?

— Пошли, — ответил Джим. Он проводил друга до гостиницы и отправился спать к себе домой.

Ибрагим беспокойно спал на трех, сдвинутых стульях и видел сон, будто он, Ибрагим, в окровавленной чалме и с ятаганом в руке вырезал по меньшей мере половину Пелопоннеса[13]. Джим спал, обвязав голову мокрым полотенцем, чтобы не топорщились волосы. Преподаватель Сотирхопулос пил молоко в молочной Минаса и размышлял, где бы провести еще часа два до тех пор, пока город не пробудится, только тогда он отправлялся спать. Исполняющий обязанности мэра Филипп уже проснулся и обдумывал три вопроса. Во-первых, новая мазь для укрепления волос не помогает и волосы падают пучками, поэтому, видно, придется отказаться от мазей и написать в Афины своему дяде — генералу, чтобы прислал ему хороший парик. (Сам генерал носил парик давно, парик был замечательный, и никто не подозревал, что волосы у генерала не настоящие.) Во-вторых, думал Филипп о том, что пора внести окончательную ясность в свое положение и подписывать бумаги не как и. о. мэра, а как мэр; пора поверить самому и уверить других, что он теперь полноправный хозяин положения. Об этом следовало бы переговорить с номархом и на всякий случай написать дяде-генералу, близкому другу нынешнего министра внутренних дел генерала Скилакиса и доброму знакомому самого премьера. В-третьих, думал Филипп о том, что настало время и здесь, дома, поставить все на свои места и вернуть Анету сюда, в широкую супружескую кровать...

...А в это самое время Эриэта с портфелем под мышкой проскользнул в вагон первого класса утреннего афинского поезда и вошел в свободное купе. Отодвинув занавеску, Эриэта с беспокойством следил за тем, что происходит на вокзале и на улице, ведущей к вокзалу. Все было спокойно. Наконец в дверях вокзала показался старик начальник с тремя золотыми нашивками на рукаве. Он посмотрел направо, потом налево. Снова направо, опять налево. Медленно поднес ко рту свисток и зажал его губами. «Ну свисти же, свисти, пресвятая богородица!» — перекрестился фигурист и поцеловал свой амулет.

Старик засвистел. Поезд тронулся и, точно по глади вод, плавно, бесшумно заскользил по рельсам. «Чуф!» — раздался наконец голос паровоза. «Поехали! Попробуйте теперь догнать!» — обрадовался молодой фигурист и вскочил на ноги. Он снова вынул икону богородицы, поцеловал ее и, бережно удерживая в сложенных ладонях, протанцевал с ней, как с дамой, несколько невероятных па, пока не открылась дверь и не вошел кондуктор.

— Никак не найду билет, наверно обронил, — сказал фигурист. — На вот, держи, в обиде не будешь!

Глава вторая

Филипп возвращался от номарха с пустыми руками, так и не добившись ничего определенного. Господин номарх по-прежнему разыгрывал спектакли, но теперь уже эта тактика не могла обезоружить Филиппа, он и сам понимал, что его акции повысились. Авторитет Филиппа возрос особенно в последнее время, после истории с беднягой Джимом, которого зверски избили Ибрагим и Лингос.

Городок был взбудоражен и возмущен: такие преступления всегда воспринимаются весьма болезненно. К Джиму относились хорошо. Он был услужлив и честен и никогда не ввязывался в драки. Безобидный работяга, он содержал больную старую мать и двух братишек.

По совету Георгиса Дондопулоса Филипп принял живейшее участие в судьбе Джима: на свои средства направил к нему врача, купил лекарства, выдал пособие матери и призвал сограждан в меру их возможностей помочь несчастной женщине. Эти его действия глубоко тронули горожан. Теперь же Филипп хлопотал о наказании виновных.

По настоянию Филиппа полиция арестовала Ибрагима. Однако у Ибрагима было алиби. Свидетели показали, что в ту ночь он лежал дома с температурой сорок и квартирная хозяйка ставила ему банки. Кроме того, Ибрагим высказал свою версию: Джима избил фигурист, когда они делили деньги. Полиция отпустила Ибрагима, Филипп заявил протест номарху, судебным властям и полицейскому управлению нома. Однако в защиту Ибрагима тайно действовал его патрон Тасис Калиманис, и таким образом эпизод, который, казалось бы, не имел никакого отношения к политике, перерос в весьма острую политическую схватку. Вокруг дела Ибрагима разыгрались страсти, вызвавшие отклики даже в афинских газетах. Неприятно для Филиппа было только то, что на стороне Джима и против молодчиков Тасиса Калиманиса выступила также и коммунистическая газета «Ризоспастис», и таким образом Филипп вроде бы оказывался союзником коммунистов.

Однажды по телефону муниципалитета из Афин Филиппу позвонил его дядя-генерал.

— Скажи, какой тебе резон вступаться за этого босяка? — начал генерал без всяких предисловий.

— Я уже объяснял тебе, дядя, что мою позицию поддерживает возмущенное общественное мнение всего города.

— Общественное мнение! — взорвался генерал. — Плевать мне на твое общественное мнение! Ты лучше вот что скажи: «Ризоспастис» тоже выражает ваше общественное мнение? Сегодня министр вместо приветствия протянул мне газету и показал, что пишет про ваши дела «Ризоспастис». Племянник, предупреждаю тебя: смотри,  к у д а  с т у п а е ш ь...

Теперь настала очередь Филиппа возмутиться и повысить голос.

— И ты говоришь это мне, который борется с ними здесь, на передней линии огня? Ничего, ровным счетом ничего не случилось бы, если бы не злонамеренное поведение господина номарха, погрязшего с головой в «порочном политиканстве»!

Филипп знал, какие знамена следовало развернуть сегодня. Дней десять назад по телефону дядя сам в который раз говорил ему о «порочном политиканстве» и намекал на близкие перемены. Теперь генерал воспринял слова племянника как намек на то, что его прогнозы еще не сбылись.

— Погоди, погоди, списки уже готовы. Вчера мы обедали с Теодоросом в Гекали. Нынешних номархов снимут, а на их места посадят проверенные национальные кадры... Потерпи...

— Да, но время не терпит...

— По телефону я больше ничего сказать не могу. Время  т р е б у е т  о т  н а с  о т в а г и. Сегодня я обедаю с генералом.

Кто этот генерал, Филипп не знал, генералы объявлялись теперь всюду. Друга своего Скилакиса дядя звал не «генералом», а просто «Теодоросом». И премьера, с которым часто обедал, он называл обычно «председателем». Скорее всего, этот генерал — или новый номарх, который приедет на место нынешнего, или какое-нибудь другое важное официальное лицо.

Появление на горизонте дяди-генерала было для Филиппа божьим даром. Они состояли в дальнем родстве. Филипп даже не знал, в каком именно. После неудавшегося переворота 1923 года генерал надолго исчез с политической арены. Вместе с Метаксасом он бежал через Патры то ли на шведском, то ли на норвежском корабле. Несколько лет спустя из Афин пришло письмо, в котором генерал рекомендовал Филиппу подписаться на газету «Государство», которую тот издавал со своим другом полковником Скилакисом. Вместе с письмом он послал племяннику несколько номеров газеты. Филипп отправил в Афины деньги на подписку, но ни одного номера больше не получил. Позднее он узнал, что дядя опять уехал на родину своей жены, в Финляндию. И вот теперь, когда в жизни Филиппа происходили столь серьезные события, генерал объявился снова. Как видно, он навел о племяннике справки и, позвонив ему однажды ночью, в течение часа внушал, что Филипп должен готовиться к участию в крайне важных для нации событиях, которые будут иметь место через некоторое (отнюдь не отдаленное, как сказал генерал) время и окончательно сотрут с лица греческой земли двух самых опасных врагов — порочное политиканство и алчный коммунизм. «Чтоб и следа от них не осталось!» — закончил генерал их первый разговор по телефону и примерно то же самое повторял потом всякий раз, когда звонил племяннику из Афин.