Марш обреченных - Михаил Злобин

когда аристократ попросил меня съездить в торговые ряды, дабы решить проблему с одним ремесленником, я охотно согласился. Суть неурядицы крылась в том, что один лавочник подрядился перевооружить воинов нашего дома и обязался поставить полтора десятка стальных фальшионов еще к прошлому новолунию. Но получили мы от него меньше половины партии. Самому главе такой мелочью заниматься не с руки. Слуги уже трижды ходили к нему в лавку, но так ничего и не добились. Велайд пока еще сторонился задач, где надо было шевелить мозгами, а не мускулами. Женщинам же, по непоколебимому убеждению аристократа, решение коммерческих вопросов вообще нельзя доверять. Потому Одион вручил мне закупну́ю грамоту, в которой излагались условия сделки между мастеровым Боктодом и родом Адамастро, да расписку об оплате. С этим пакетом я и отправился призывать обнаглевшего торгаша к ответу.

По пути в конюшни я совершенно нежданно повстречал Веду. Та, каким-то образом прознав, что я собираюсь в город, стала слезно напрашиваться со мной. И я, не видя причин ей отказывать, позволил девушке присоединиться. Пришлось, правда, челяди поручить расседлать жеребца и подготовить к выезду небольшую двуколку. Но разве это проблема? Не мне же под пузом у лошадей ползать. Как оказалось, звание дворянина даже средней руки имело множество плюсов. И я постепенно учился ими пользоваться.

Конечно, моё воспитание из двадцать первого века иной раз повергало дворовой люд в шок. Но исключительно в добром смысле. Словами не передать, как гордо расправлялись плечи и радостно сияли лица у прислужников, которые слышали от старшего сына своего господина простые «пожалуйста» и «спасибо». Ведь в доме Адамастро даже бесконечно милая Веда иной раз нещадно гоняла челядь, будто они и не люди вовсе. Я же так пока не умел. Сразу виноватым себя чувствовал.

Остальные члены семьи эту мою маленькую причуду, разумеется, не поняли. И даже в какой-то мере осудили, если я правильно расшифровал их косые взгляды. А вот отношение слуг ко мне изменилось до неузнаваемости. За право исполнить любую мою просьбу они чуть ли не драться начинали. И если что-то делали для меня, то не просто на совесть, а с душой! Как говаривала моя бабушка, ласковое слово и кошке приятно. И лишь в новом мире я сполна постиг справедливость этой пословицы.

Так что когда я вернулся к конюшне вместе с принарядившейся Ведой, там уже меня ждал улыбчивый усатый кучер на запряженной коляске. Мы погрузились в неё и поехали. А чтобы не терять время понапрасну, я взял обычную серебряную монетку и принялся катать её в пальцах. Мелкая моторика не была сильной стороной Ризанта. А потому её требовалось долго и упорно развивать, чем я усиленно и занимался. Но со дня дуэли с Велайдом пока прошло слишком мало времени, чтобы я мог похвастаться какими-либо успехами.

Когда наш транспорт выехал за ворота, я хотел бы сказать, что мне открылись невероятные виды сказочного иномирного города. Очень хотел, но не скажу. Поскольку никаких мощеных белым камнем улиц, колонн из розового мрамора и великолепных особняков тут не было и в помине. Не знаю, отчего я решил, что вообще увижу нечто подобное. Наверное, меня обманула субъективность памяти Ризанта. Он-то к этой грязи, страшненьким приземистым малоэтажным домикам и вездесущей вони дерьма привык с детства. Более того, он считал свой город если не вершиной цивилизации, то чем-то вплотную к ней приближенным.

Его не смущала чавкающая раскисшая земля, которая засасывала колеса двуколки и вполне могла стащить с пешехода обувь. Не вызывали жалости скрюченные тяжелым трудом чумазые простолюдины, снующие где-то там внизу, практически за пределами видимости. Поражающие своей унылостью крестьянские бараки, в которые сгоняли на сезонные работы окрестный сельский люд, тоже не замечались сыном аристократа. Как и гниющие останки животных, нечистоты, выплескиваемые на обочины и наполняющие воздух непередаваемым амбре, лошадиный помёт, который периодически соскребали лопатами с улиц. Для молодого Адамастро всё это было частью повседневной обыденности. Да он и сам нередко бултыхался в сточных канавах, когда слишком сильно напивался.

А вот я знатно охреневал, смотря на это всё. Уж не знаю, чего мой воспитанный на голливудском представлении о средневековье мозг ждал. Но уж точно не такого! По сути, я уже не впервые столкнулся с разрывом между реальностью и воспоминаниями Ризанта. Лишний раз убедился, что безоговорочно полагаться на них не следует. Лучше всё пропускать через призму своего личного восприятия, дабы переосмыслить чужой опыт. Но это такие колоссальные объемы информации, что в ней невозможно разобраться ни за день, ни за неделю, ни даже за месяц.

Нет, когда ищешь что-то определенное, то это находится довольно быстро. Особенно в стрессовой ситуации, как было во время диалога с Одионом. Но в спокойном состоянии по лабиринту памяти Ризанта блуждать можно очень и очень долго.

К примеру, необычайно сильное потрясение я испытал, когда нам на одной из площадей попалось нечто похожее на огромную витрину. Вот только вместо товара в ней не особо аккуратно навалили человеческих останков разной степени разложения! Запах вокруг этой конструкции, должен заметить, стоял соответствующий. И разносился на многие метры.

Первым моим порывом было спросить о причинах подобного варварства у Веды. Но сознание Ризанта мне и само заботливо подсунуло верный ответ. Пусть и несколько запоздало. Оказалось, что это так называемые «последние прибежища». Такие сооружения городские власти возвели на каждом крупном перекрестке. Туда скидывали все собранные по подворотням и выгребным ямам трупы, чтобы у родственников или друзей погибшего был шанс отыскать его среди остальных почивших.

Город Клесден, на задворках которого обитало семейство Адамастро, насчитывал около двадцати тысяч жителей. Огромный населенный пункт по меркам средневековья. И с учетом нынешних нравов, можно представить, сколько мертвецов находят сборщики тел после каждой ночи. Жертвы грабежей, пьяницы, невезучие забулдыги, просто больные бродяги, да и мало ли кто еще. Всех их свозили в «последние прибежища», где без лишнего пиетета выбрасывали на всеобщее обозрение. И частенько возле таких витрин можно было встретить заплаканных женщин или нервно стискивающих челюсти мужчин. Они, борясь с собственным страхом и неприятием, дотошно вглядывались в каждый труп, высматривая среди наваленной плоти своих родных…

Ух, что-то мне совсем жутко стало от таких мыслей. Даже и думать не хочу, что чувствуют эти люди. Когда заставляешь самого себя идти к «прибежищам», лишь бы не томиться в гнетущей безызвестности. Но ежели