Коломбина для Рыжего - Янина Логвин

Но Коломбина молчит. Словно сжавшись вся под нашими взглядами, она отступает к двери, отворачивается… но вдруг останавливается и возвращается назад. Осторожно наклонившись, чтобы не коснуться меня, избегая смотреть в глаза, говорит так безразлично и тихо, что от ее слов ползет мороз по коже:

– Никогда. Никогда не попадайся мне на глаза, слышишь? Не подходи ко мне и не заговаривай. Никогда. Не то… Клянусь, Артемьев, я возненавижу тебя еще больше. И себя… – уже отвернувшись и ускорив шаг. – Себя тоже возненавижу!

Коломбина ушла, и в палате стоит тишина, пока я осознаю услышанное, а больные делают вид, что им нет дела до суеты наступившего дня и коснувшегося их слуха разговора. Мать осторожно садится рядом, опуская руку на мой лоб, – аккурат на то место, где лежала рука Коломбины, – накрывая меня облаком дорогих духов и знакомым чувством покоя. Убрав волосы, замечает тревожно:

– Ну вот. Кажется, у тебя поднялась температура. И этот ужасный синяк… Врач сказал, что все обойдется, но, сынок, как же так, а?

– Вот так, мам. Бывает.

– Что, действительно виноват?

– Похоже на то.

– Это было неприятно. Я твоя мама, ты должен меня понять.

– Согласен. Но я заслужил, поверь.

– Она… необычная – эта девушка.

– Наверно.

– Это она звонила?

– Да.

– По телефону была очень вежлива. Сказала, чтобы я не волновалась, объяснила ситуацию и пообещала, что пробудет с тобой до моего приезда.

– Как видишь, обещание выполнено. Можно сказать: сдала тело с рук на руки.

– Вить, перестань! Не то не посмотрю, что бугай, наподдам по заднице! Скажи спасибо, что отец не слышит! Не стала ему в Германию звонить, у него и без нас с тобой хлопот хватает с партнерами. Завтра прилетит – узнает. Сначала хотела сама убедиться, что ты жив-здоров.

– Как видишь. Да все нормально, мам, – спешу улыбнуться дорогим глазам, хотя на душе паскудно. – Выживу. В первый раз, что ли?

– Не в первый, но, дай-то Бог, сын, чтоб в последний! Мало мы с отцом в семнадцать от твоих драк натерпелись! Пора бы уже и повзрослеть! Так кто эта девушка? – спрашивает между прочим госпожа Артемьева, напрягаясь в лице. – Не знаю, кто из вас виноват, но мне она показалась крайне неуравновешенной особой. А ее внешний вид…

– Ма, не начинай, пожалуйста.

– И все-таки.

– Мне нравится. Ясно?

– Что? – вот теперь мать удивлена по-настоящему. – Что нравится, Витя?

– Не что, а кто, – возражаю я, закрывая глаза. Желая, чтобы этот разговор быстрее закончился.

– Сынок, ты, видно, шутишь?

– Ничуть, – я вдруг чувствую обиду за Коломбину и накатывающее на меня раздражение.

– Но как же Оля… Сынок, я думала, вы понравились друг другу. Такая утонченная и перспективная девушка. Да это смешно! Ты просто слишком серьезно воспринял помощь своей грубиянки, уж не знаю, что там между вами произошло! Я надеюсь, мы к вечеру оба достаточно остынем и придем в себя, чтобы больше не вспоминать о ней, о том, что здесь произошло, и уж тем более, никогда не видеть.

Имя любимой модели матери заставляет меня вспылить. Каждый раз одно и то же! Единственное, что я могу сделать для Карловны, это сказать все достаточно тихо, чтобы слова рассеялись, едва просочившись сквозь зубы.

– Наташенька, Лерочка, Леночка, Лиза… Мать, кого я еще должен трахнуть, чтобы ты, наконец, самоудовлетворилась, оставив меня в покое? Чтобы осталась довольна своим сыном? Я сам буду решать, кого видеть, а кого – нет. Я давно вырос из сшитых тобой портков. Извини, но это моя жизнь и мой выбор, нехрен их на меня натягивать!

– Виктор, ты с ума сошел? – в голубых глазах матери больше изумления, чем обиды. Я всегда был слишком непослушным и неуправляемым, чтобы по-настоящему задеть ее. – Ты как с матерью разговариваешь? Знаешь, вот прав Максим, когда говорит, что мы избаловали тебя. Бессовестный! Никакого уважения к родителям!

Я молчу, и мать тихо выдыхает, опуская плечи:

– Витя, сынок, ты меня пугаешь. О каком выборе ты сейчас сказал? Это ведь не то, о чем я подумала? Это просто еще одна девушка, так ведь? Так? – переспрашивает меня через минуту, когда я тяну с ответом. – Ну, скажи?

Нет, не так. Почему у меня все не так, как должно быть у нормального человека? Семья, отношения с другом, расставание, даже близость… Почему? В чем я постоянно ошибаюсь?

Как же все глупо и до обидного нелепо в моей жизни. Так же нелепо, как нелепа я сама – безголовая, смешная Коломбина! Которой легче отрезать себе голову, чем отмерить сто раз по волоску!

Я снова вспоминаю сцену вчерашнего «знакомства» с матерью Бампера, ее приход в палату к сыну и свои дикие действия в отношении «больного», не важно, чем спровоцированные, и тут же закрываю глаза, прижимая холодные ладони к вискам – вот же дура! Так опозориться! Да на ее месте, я бы себя пристрелила! Да захоти я специально выставить себя в худшем свете – так удачно не вышло бы! И пусть я триста раз, уговаривая себя, повторю, что мне плевать на Рыжего, на его мать и на весь мир в придачу… поверить в это не получается.

Но, почему, почему мне не все равно? Я же помню, как эта женщина смотрела на меня. Как на пустое место. Как на использованную жевательную резинку, прилипшую к ботинку ее сына. Как на странное недоразумение. Насмешку злого дня! Я ведь не идиотка, сразу поняла, что шокировала ее своим внешним видом. Вот только до того, как эта оценка отразилась в ее красивых глазах, мне совершенно точно было чихать на то, как я выгляжу, а потом… А потом стало стыдно. За себя. Снова.

Лучше бы я не смотрелась в это чертово зеркало в больничном холле! И лучше бы никогда в глаза не видела мать Бампера! Тогда бы контраст не стал таким ярким и тошнотворно мучительным. Особенно болезненным и обидным.

Потому что сама виновата. Сама. Как всегда. И дело вовсе не в Рыжем.

Но, все же, какая красивая женщина. Как Джулианна Мур – холеная, изысканная, состоявшаяся. Знающая себе цену, не то что некоторые. А сын так похож на нее. Те же губы, волосы, глаза, даже взгляд… Я знаю, как он умеет смотреть. Я все еще помню нашу первую встречу и его слова. Да и потом – у клуба, с Мишкой. Такой взгляд передается по праву рождения и только любимчикам фортуны, не иначе. Я просто ошиблась. Ошиблась, когда подумала, когда мне показалось, что вчера его взгляд был другим. Теплым. Как мои руки, к которым он тянулся и не отпускал. А оказалось…

Доступной девушке, доступные выражения. И, собственно, заслуженная благодарность. Так что тут без взаимных претензий. Просто обидно, что не сдержалась и что напоследок выдала себя. Зачем-то взяла и узнала у Женьки фамилию Бампера. А она еще посмеялась и напомнила слова Ильи о том, что Рыжий всем нравится.

Нет уж, не нравится. Только не мне. Ведь не может то, что между нами происходит, быть симпатией? Это просто помешательство тела и разума, какой-то неконтролируемый нами химический процесс, и пусть сердце хоть трижды барабанит в ребра. Так не бывает!

К чертовой матери все! Хочу домой, к отцу! К тому, кто принимает меня такой, какая я есть. Кто никогда не отвернется и не осудит, потому что любит. И ждет.

Хочется верить, что ждет.

– Танька! Крюкова! Держи зачетку! – кричит Лилька, спрыгивая с лестницы, протискиваясь навстречу сквозь шумную толпу студентов. – Все, Демченко всей группе автограф поставил, так что об эконометрике можно забыть! Здорово, да? Терпеть не могу этот предмет! Муть полнейшая!

– Просто отлично, Лиль. – Я отбираю у подруги зачетку и прячу в сумку. Поприветствовав взмахом руки знакомую девчонку с параллельного потока, направляюсь по коридору в сторону учебной аудитории, где ожидается лекция по «Финансовым рынкам» и подготовка к очередному коллоквиуму.

– Тань?

– Что?

– Ну, не молчи! – вновь канючит за плечом девушка, ускоряя шаг, легко возвращаясь к закрытой мной теме. – Чего как гусыня надутая!

– Ты снова за свое, Еременко? – я даже не оборачиваюсь. – Я же сказала, что не в настроении. Поболтаем как-нибудь в следующий раз. Хорошо?

– Не хорошо! – упрямо возражает Лилька. – Изменений в твоем настроении, Крюкова, можно ждать семь лет и три года, а меня любопытство распирает так, что мочи нет терпеть прямо сейчас! Смилуйся, а? Неужели так сложно рассказать подругам, куда из клуба пропала и с кем? Это что, тайна?

– Считай, что да, – невежливо отрезаю я, изрядно устав к концу второго дня динамить любопытную соседку. Ни Бампера, ни Мишку после всего случившегося девчонки не видели. Все решила охрана клуба – быстро и оперативно, воспользовавшись черным ходом.

– Ну, хорошо, – соглашается девушка. – Не хочешь говорить – не надо. Слава Богу, цела и невредима вернулась. Между прочим, если бы не мы с Настёной, – повторяет в десятый раз, – ты бы лишилась куртки и телефона! А так… Та-ань, ну, скажи! – впивается в локоть, прижимаясь к плечу. – Это же он, да? – семенит рядом, заглядываясь на мой подбородок. – Вот это, на шее, – без стеснения тычет пальцем, – Бампер?.. Я же видела, как вы друг на друга смотрели!