Адаптер - Борис Петров

Зал заседаний напоминал древнюю пирамиду, усеченный конус, состоящий из концентрических окружностей. Снаружи здание напоминало октагональную пирамиду, давая гражданам ложное понимание, что на вершине и сидят правители, что они немногим не касаются неба рукой и в определенные фазы луны могут слышать голос Пророка. Если бы можно было увидеть разрез или чертежи, то стало бы понятно даже школьнику, что пирамида расположена под землей, и ее вершина стремится к ядру планеты, к точке рождения жизни

Над пирамидой в зале нависло огромное выпуклое зеркало, простая стилизация под древние мифы, дающая слабому уму образ ока Пророка. На самом деле весь зал был рассчитан, разделен на зоны, и каждый миллиметр находился под неусыпным контролем сотен камер, искать которые было бесполезно — они были везде, куда бы ни посмотрел или не ступил человек. За каждым следил робот, отрисовывая модель, анализируя эмоции, движения, температуру тела, давление крови, залезая в голову, с большой долей вероятности угадывая мысли. Здесь никто не мог скрыть правды, чтобы на самом деле не означало это понятие. Нередко под оком Пророка люди начинали каяться, не выдерживая, ломаясь, разрушаясь пред Пророком.

Беджан сел на свое место. Над ним возвышались высокие чины, Эмир сидел в первом круге. Его трясло, он задыхался, как и многие другие. Потом все резко закончилось, будто бы кто-то выключил злую машину, давившую на всех низкими частотами и микроволновым излучением, заставлявшим внутренности и мозг закипать, сгорать внутри в неистовстве пламени веры.

10. Сделка

— Вам плохо? Вам нужна помощь? — полицейский склонился над Беджаном, рыская по лицу не хуже камеры наблюдения.

— Нет, все в порядке. Я просто устал. Спасибо, — Беджан открыл глаза и вежливо улыбнулся полицейскому. Интересно, откуда за ним следили, и когда приставили к нему эту огромную тень?

— Я могу проводить вас домой. Ваша машина будет отправлена в гараж, я могу дать команду вашему автопилоту, — не отставал полицейский.

— Спасибо, я доберусь сам. Я хочу посидеть в тишине. Посмотрите, какой прекрасный вечер, как прекрасно поют птицы, а деревья шелестят новой листвой.

Полицейский оглянулся. Казалось, он впервые увидел парк, ровные дорожки, по которым размеренно прогуливались пары с колясками. Беджан смотрел, как непроницаемое лицо офицера, так напоминавшее маску робота-полицейского из старых фильмов, подергивается, дрожит, сопротивляется и все же приобретает подобие улыбки. Беджан кивнул ему, и полицейский сел рядом, в одно мгновение потеряв громадный рост и массивность тела. Он снял фуражку и вытер пот посеревшим от времени платком. Он был не молод, отец Беджана погиб на заводе не многим старше этого полицейского, и какая-то неуловимая черта во взгляде, в манере хмуриться проступала сквозь профессионализм и стойкость, два главных качества блюстителя порядка.

Они сидели молча, не смотря друг на друга, выбрав точку для созерцания в разных частях парка, не залезая взглядом на территорию соседа. Беджан следил за молодой парой, напряженно-счастливой, спорившей на грани ругани, затихая, когда малыш в коляске требовал внимания, не осознавая своей власти над ними, требуя для себя, но останавливая и миря родителей. Беджан представлял себя и Мару вместе с детьми, как бы это могло быть, давя на себя, выжимая по капле глупые и несвоевременные мечты. Он знал, что этому не суждено сбыться, никогда, не для них. И как бы он ни старался держаться, не позволять себе впускать в себя глубоко, прогрызая онемевшее сердце, он чувствовал, как внутри разливается едкая горечь, утолить которую было нельзя. В памяти рождались картины прошлого, перевранные, переписанные и выхолощенные, но не до конца. Он хотел родиться раньше, уйти в прошлое, если бы это было возможным, жить в небольшой, но свободе, чувствовать ее и не думать о будущем.

— Вы знаете, у меня приказ доставить вас домой. Уверен, что вы понимаете, откуда и почему он поступил, — полицейский говорил, не отрывая взгляда от шумной ватаги воробьев, ловивших семечки на лету возле детской площадки. Два мальчика и девочка играли с птицами, приманивая к себе, не пытаясь схватить или напугать. Воробьи осмелели и иногда садились на вытянутые руки девочки, быстрыми прыжками добегая до ладоней, хватая семечку и скача обратно на плечи. Мальчиков они побаивались, выхватывая на лету семечки из ладоней, не касаясь их рук. Дети смеялись и подпрыгивали от радости, вокруг них ездил робот-нянька и снимал их, попискивая от радости. Такие роботы вновь вошли в моду, их делали похожими на живую капсулу или бочонок, повторяющие дизайн роботов постиндустриальной эры.

— И что вам еще было приказано?

— Оценить ваше психоэмоциональное состояние и доложить. По закону вы имеете право знать, когда за вами назначается слежка. Поэтому я могу сообщить, что я вас веду уже второй месяц, — полицейский вздохнул и потер красные глаза. Беджан посмотрел на него, примеряя к себе эти огромные кулаки, с ними бы он смотрелся очень смешно, детям понравится.

Беджан закрыл глаза и очутился в зале заседаний. Когда это было, сколько часов назад? Мысли спутались, а ощущение времени пропало. Почему-то он один в этом зале, больше никого нет — Пророк и он, маленький и жалкий пред его величием. Но Пророк не смотрит на него, и Беджан не смеет смотреть, повинуясь воле и непостижимому замыслу машины, собранной из оцифрованных личностей вождей прошлого, такого сладостного и недостижимого. Все лучшее осталось в прошлом, и мы должны стремиться туда, не воссоздать, но повторить, закрепить и полюбить.

Беджан смотрит на экран, нависший над его местом голографической панелью. Теперь он не один, ощущение единения с Пророком исчезло по щелчку тумблера. Он не видит лиц и позы сидящих рядом или выше, ему дозволено смотреть только в экран. Пламя, жадное и ненасытное, раздуваемое ветром до бешеного танца, пожирает людей, пожирает цех, реакторы, сжирая бетонные колонны, желая обрушить крышу цеха. По стенам, несущим колоннам, по полу, капая с потолка, течет горящая лава, вгрызаясь, поглощая все на своем пути. Лава не кончается, насосы из соседнего цеха не останавливаются, нагнетая новые порции топлива. Так горели заводы, последние обломки карбоновой эры, как было принято называть в курсе истории. Несовершенное прошлое, через которое без тени сожаления перешагнуло настоящее, смотря только вперед. На самом деле огромные заводы, напоминавшие малые города, продолжали коптить небо, перерабатывая остатки черного золота и природного газа в монополимеры и масла, без которых совершенная действительность не могла существовать.

Заводы горели постоянно. Не всегда дотла, сгорая и