Вечер в Муристане - Мара Будовская

Пили кофе. На десерт наша девушка подала нечто необыкновенное под названием терамису. За чашкой кофе депутат произнес речь о необходимости решить первоочередные задачи по приему новых репатриантов и интеграции их в израильское общество. Я понял так, что в моем случае эти задачи возложены на Талилу. Адвокат смотрел на меня, но мимо глаз. Кажется, он изучал мое левое ухо.

Когда Ротштейн закончил свою речь, Гольдштейн переместил взгляд с уха на глаз, и спросил, когда я собираюсь жениться. Я ответил, что лет через десять — не раньше. «Окей» — сказал Гольдштейн. «Беседер» — сказал Ротштейн.

Ушли они одновременно, и было заметно, что это принципиально. А мы с Талилой остались. Она мыла чашки. Я вытирал.

— Талила, можно задать тебе неприятный вопрос?

— Валяй.

— Ты сама считаешь себя проституткой?

— Какая тебе разница? Ты пожалел, что связался со мной?

— Ты превзошла еврейскую традицию отвечать вопросом на вопрос. Ты отвечаешь двумя. Уж будь добра, ответь мне.

— Не считаю. В Талмуде описаны проститутки двух сортов: «зона» и «кдеша». Зона готова оказать интимные услуги любому мужчине за деньги. Кдеша — это храмовая проститутка, которая посвящает свою деятельность какому–нибудь языческому божеству. Я не отношусь ни к тем, ни к другим. Если хочешь отступиться — так и скажи!

— Я сам не знаю, чего я хочу. Я боюсь позвонить тебе как–то раз и услышать, что у тебя нет на меня времени, потому что ты занята Рами или Габи, понимаешь?

И тут я испугался, что она меня сейчас пошлет, и все закончится. Когда человек так влюблен, он не может качать права.

— Ладно, — промямлил я, — все нормально. Пойдем погуляем.

Март 1991 года

Наверное, я неправильно ее люблю.

За неделю нарисовал новый псевдофильм. В кадре Гелла, которая из свежей красавицы превращается в девицу с растрепанными волосами и пятнами тления на шее и на груди. А потом обратно. В главной роли — Талила.

Не могу я ей простить ни Ротштейна, ни Гольдштейна.

Псевдофильмы занимают очень много компьютерного места. На флоппи–диск они не влезают. С работы их не унести. Если Ломброзо меня выставит, я останусь не только без псевдофильмов, но и без своих программ, которые я разработал, чтобы их делать и озвучивать. Я озвучиваю их своим голосом, а потом меняю тембр, хоть на женский или детский. Это оказалось даже легче, чем рисовать изображение.

Что касается изображения, я уже научился его довольно достоверно раскрашивать.

Еще я записался на курсы геометрической оптики, без этого, чувствую, уже никуда. Картинка без аберраций мертва, а придумывать их самому тяжело.

Получил от Катерины ответ на письмо. Слава Богу, ни одного признания в любви. Пишет, что беспокоится за нас из–за бомбежек. Про Таю ни слова.

А я даже рад.

Шоу двойников

— Итак, победительницей конкурса Мисс Младосибирск‑92! Обьявляется!

Катерина, в левой руке которой потела узкая ладошка Лариски Черняевой, а в правой — дрожала мощная длань Ядвиги Ржечицкой, была абсолютно спокойна. Режиссер действа строго–настрого велел финальной тройке взяться за руки как водится на заморских конкурсах, и она, одна–единственная вспомнив об этом, схватила лапки товарок по несчастью.

— Екатерина Порохова, студентка Младосибирского Государственного Университета!

Одновременно с этой вестью в Катеринин мозг вонзились два болевых сигнала — от щипка тыльной стороны ладони левой руки и от сжатия неимоверной силы руки правой. Боль от сжатия усиливалась еще и тем, что на среднем пальце королевы красоты было надето кольцо. Прокляв все на свете, Катерина улыбнулась, поприветствовала публику, изящно наклонилась, чтобы надели ленту и корону, еще раз поприветствовала. Приняла ключи от машины. Возле нее замелькали мэр, телевидение, какой–то хмырь в розовой кружевной сорочке, потный фотограф в отяжеленном разной фотографической всячиной жилете. Потом все отправились на фуршет, накрытый тут же, в театральном фойе. Там сверкали шампанским фужеры, красовались бутерброды с икрой и семгой, били по глазам декольте, украшенные поддельными блестяшками и мужские животы, на которых не висели, а лежали галстуки. Из двери репетиционного зала выскользнула стайка актеров. Среди них была и Таисия Фрид. Актеры, с трудом скрывая раздражение, пробивали себе путь по свободному от столов краю фойе. Катерина, разбрызгивая улыбки, направилась сквозь жующих навстречу Таисии. Она и сама не могла ответить себе, зачем делает это — чтобы спросить, как здоровье Таи и Риночки, или чтобы в короне королевы красоты отпраздновать женскую победу над Таей без косметики и в сером свитере.

— Тая! Подожди. — воскликнула она, когда расстояние позволило Тае услышать ее.

— Привет, Катя. — остановившись, произнесла Тая обычным тоном руководительницы драмкружка. — Поздравляю. — она перевела взгляд на корону.

— Спасибо. Как ты? Мишка пишет?

Тут к ним подскочил кружевной хмырь, и сказал, что он просит прощения, но у него через два часа самолет, а ему срочно необходимо провести переговоры с госпожой Пороховой. Кружевной схватил Катю за локоть и повлек в кабинет главрежа. Вопрос о Мишке повис в воздухе.

Мишка писал. Почтальон, следуя Таиным указаниям, запихивал эти иностранные письма не в почтовый ящик, а под дверь Таиланда, в холодные сени. И еще прутиком проталкивал их поглубже. Тая приходила раз в месяц, прочитывала все письма скопом. Мишка писал, что придется подождать, пока он не обоснуется, не встанет на ноги и не обретет собственный угол, куда можно было бы привезти их с Риночкой, самых родных и любимых.

Тая складывала его письма в коробку из–под австрийских сапог, к пачке Мишкиных фотографий в выпускном костюме. Перебирала все это, плакала. Потом вытирала пыль, мыла пол, и уезжала домой, в четырехкомнатную благоустроенную квартиру главного режиссера драмтеатра, господина Лазарского. Там она уже почти два года играла роль жены, а в Таиланд приезжала, как на могилу своей дурацкой любви к юнцу Фриду. Лазарский признал дочь своей, и беспрестанно надоедал Тае требованием пойти в ЗАГС и переписать ребенка на его фамилию, но Тая все тянула и надеялась, что он об этом забудет.

А он мог бы уже и забыть — забот хватало и без Риночкиной метрики. Театр понемногу разваливался. Последние недели на сцене и в репетиционных залах мелькали голые ноги соискательниц титула, да пластмассовые бусы режиссера–постановщика.

Лазарский из окна, выходящего в фойе, видел, как актеры проходят мимо новых русских животов и столов со снедью. Видел он, и как его жену окликнула новоиспеченная королева. Видел и типа в гипюровой рубахе а-ля Евтушенко, ухватившего мисс за локоток и повлекшего за собой. Через минуту тип без стука вошел в кабинет и попросил господина Лазарского спуститься в фойе.

Кружевной–гипюровый усадил Катерину в кресло для посетителей, затараторил, расхаживая по кабинету.

— Слушайте, Катенька. У меня нет времени. Меня зовут Степан Орлов. Я — продюсер. Я предлагаю вам контракт. Это не просто шоу двойников. Это — эксклюзив. Выступления в Москве и Ленинграде с самой Фелишией Фурдак. Встреча со зрителями, дефиле, интервью. Ваша роль — в дефиле. Сначала будете выходить с Фурдак по очереди, потом вместе. Неделю поучитесь ходить, как она. Гонорар в долларах. Вот их число.

Орлов взял с режиссерского стола листок и ручку, написал сумму и протянул Катерине.

Катерина посмотрела на число, длинное, как слово.

— Дайте мне копию договора, я должна ознакомиться.

— О, ваш ум соответствует вашей красоте! То есть, наоборот, не соответствует. Что ж. Вот контракт. Подпишете — вышлете мне копию через факсимиле.

«Точно Лиходеев свою подпись в «Варьете» из Ялты» — подумала Катерина.

Отличить Фурдак от Пороховой можно было только по зубам. Фурдак улыбалась белоснежными наклейками из металлокерамики, а Катерина — своими родными зубами, цвет которых отличался от снега на несколько тонов.

Фурдак почему–то полюбила Катерину. Может быть, потому что Катерина говорила по–английски и была воспитана, а Фурдак ожидала от русской совсем другого. А может, это была любовь Нарцисса к своему отражению с желтыми зубами.

После первого выступления, когда выяснилось, что Фурдак поселили в апартаменты, переименованные из «брони ЦК» в «президентский люкс», а Пороховой достался гораздо более скромный номер, Фелишиа настояла на том, чтобы Порохову перевели к ней, во вторую спальню.

— Я всегда знала, что существуют параллельные миры — сказала Фелишиа, отхлебнув шампанского, когда обе феи уселись с ногами на диван в гостиной.