Гнездо орла - Елена Съянова

— Шеф, давайте я вас подменю, — решительно предложил Рудольф Шмеер. — Вам нужно ехать домой.

— А ты откуда здесь? — удивился Лей.

— Мне звонил Ширах. Сказал, что вы… — он запнулся, — не в форме и лучше в школу вам… — Он снова запнулся, не желая подставлять имперского руководителя молодежи Бальдура фон Шираха, который, также собираясь посетить торжественное открытие школы «Эстетики и Ремесла», пожаловался заместителю вождя ГТФ, что его шеф настолько пьян, что…

— …что для работяг это, может быть, и приемлемый стиль общения, но для детей, Руди, согласись…

— Не говори вздор! — резко оборвал его Шмеер. — Я сейчас приеду.

Он приехал и, понаблюдав Лея, решительно предложил ему ехать домой.

— Ты-то хотя бы веришь, что я не пил? — пробормотал Лей с полным ртом таблеток аспирина. Свита стояла тут же, в ужасе от такого варварского способа самолечения, но никто, конечно, и пикнуть не посмел.

— Вы больны совсем, — печально отвечал Рудольф.

— Да, болен и не пойму чем. Ладно, в школу отправляйся сам. А чтобы ничего не отменили — пусть будет имени фон Шираха. Так и объявишь. Будет ему сюрприз. Только «фон» не забудь.

Шмеер улыбнулся. Вождь Трудового Фронта сделался уже настолько популярен в рейхе, что добавить популярности ему могла теперь лишь скромность.

Через полчаса Рудольф Шмеер (недаром помимо прочих должностей он занимал также пост руководителя имперских съездов) произнес эффектную речь, в конце объявив, что школе присваивается имя Бальдура Шираха, а пока тот приходил в себя от удивления, рассказал аудитории о том, как маленький Бальдур любил литературу и театр, как он участвовал в домашних спектаклях, сочинял стихи и проч. и проч.

В это время мокрый, как мышь, Лей сидел на залитой софитами сцене и вместе с переполненным залом слушал Геббельса, произносившего речь. Пригоршня аспирина сделала свое дело — жар резко спал, упало и давление; в голове сделалось настолько невесомо, что все мысли словно впервые рождались. Одна такая «новорожденная» сообщила ему о том, что вдохновенно болтающий Йозеф Геббельс и тупо безмолвствующий Роберт Лей, в сущности, самые большие здесь неудачники, потому что славное любопытное дело проходит мимо них, не увлекая как остальных, не позволяя расслабиться… А что же увлекает, что заставляет «расслабиться» до потери здравого смысла? Он вспомнил, как смотрела на него Маргарита, там, в горной гостинице, когда он рассвирепел из-за какой-то интриги Геринга. Вторая мысль у него родилась как вопрос: а что хорошего приносит реализованное честолюбие? Если и приносит, то этому малому хорошему все равно не пробиться сквозь заросли плотских желаний, вечного нетерпения, злости, иронии над собой, жажды власти…

Власть! Власти у него теперь, как у алкоголика, сидящего перед винным морем… Выпей море, старина Бобби, выпей море!

Сколько таких морей, и перед каждым свой «алкоголик»… и пьет, пьет… Геринг, тот вообще скоро лопнет.

Он невольно усмехнулся и — о, ужас! — вслед за ним постепенно улыбнулся весь зал. Геббельс, в эту минуту говоривший о патриотизме, этой плавно растекающейся улыбки не понял, но тоже улыбнулся. Настроение у Йозефа было превосходным: Лида, его любовь, ждала в уютном особнячке на окраине Берлина, и он стремился к ней всею душой.

Для открытия театра был подготовлен спектакль по сказкам Ганса Христиана Андерсена (инициатива и инсценировка Маргариты), и Лей некоторое время смотрел его вместе с залом, пока свита ни начала топтаться вокруг и покашливать, мешая всем. Из министерства экономики позвонил свирепеющий Геринг и сказал Лею, чтобы заканчивал свои «культпоходы» и ехал немедленно.

На сегодняшнее заседание был приглашен и партийный казначей Шварц, на которого вновь было пошел в атаку Гиммлер, этим летом окончательно разделивший службы СС и СД и приказом от 1 июля 1937 года оформивший функции последней. Несколько лет назад скупердяй Ксавье Шварц (а не скупердяй на такой должности и не нужен!) с относительным успехом отбился от Гиммлера, назвав «домашнюю полицию» (СД) «частным предприятием» рейхсфюрера, которое тот сам и должен оплачивать. Все, что Гиммлеру тогда удалось, — это выклянчить «временное распоряжение» Гесса на 80 тыс. марок в месяц от имперского руководства НСДАП; остальные взялась выплачивать канцелярия фюрера. Но средств оказалось слишком мало для быстро разрастающегося аппарата СД. Помог Борман. Он подтолкнул Гесса, и тот подвиг фюрера на финансирование «домашней полиции» рейхсфюрера из «Фонда имени Адольфа Гитлера», учрежденного крупнейшими монополистами Германии, которым распоряжался лично Адольф. Но опять оказалось недостаточно! Недавно тихоня Хайни договорился со Шварцем, что партийную кассу больше трясти не станет, за что Ксавье поддержит его в решении вопроса о включении бюджета СД в смету государственных расходов рейха.

Если сегодня вопрос будет улажен, то это значило бы, что следом за Герингом у кассы ГТФ встанут на законных основаниях еще и Гиммлер с Гейдрихом, то есть еще две пиявки намертво присосутся к двужильному немецкому работяге. И хотя умом Лей понимал, что так и будет, все же демарш Шварца стал для него неожиданностью. Несмотря на опять донимавший его сильный жар, он очень быстро подсчитал: примерно четверть всех социальных программ, которые он уже обнародовал на 1938 год, нужно будет сворачивать.

Самого Гиммлера на совещании не было. Сидел «хищник-аристократ» Рейнхард Гейдрих, «человек с волчьими глазами», как его окрестили его же коллеги. От него сегодня не требовалось ничего говорить, он и сидел молча.

Министр экономики Функ его терпеть не мог; министр финансов граф Шверин фон Крозиг даже в его сторону не глядел, совсем как Шахт, бывало, а шеф имперской канцелярии Ганс Ламмерс, перед тем как сесть за стол, вслух поинтересовался «а что здесь делает РСХА»? Геринг же, всякий раз как видел Гейдриха (не Гиммлера!), вспоминал, как у него выцарапали из рук гестапо — компактную многофункциональную контору, работавшую тихо, и что с ней сделал ее нынешний шеф. (Герман больше злобствовал по поводу своего бывшего детища, нежели наблюдал: в гестапо с тридцать шестого года фактически хозяйничал Генрих Мюллер.) Но окончательно настроение ему испортил, конечно же, Лей, который сначала как будто вообще не желал ехать, и только после того, как он, Герман, наорал, явился, и теперь делает вид что все происходящее его не касается. Да черт подери, опять, что ли, он комедию ломает, как в Бергхофе с таблетками?!

— На этот раз ты что перепутал? — напустился он на Лея в перерыве. — Если тут и театр, так уж никак не детский!

Лей хотел что-то ответить, но, взглянув на энергичное лицо Геринга, передумал. Его от жара слегка пошатывало, и язык опять начал заплетаться. Но удивительно четко при этом работала голова.

— Ты не идешь обедать? — спросил его Геринг, понаблюдав уже от двери, как Роберт, достав сигареты, долго глядит на них. — У тебя случилось что-нибудь?

…Герман Геринг отнюдь не был добряком, «нашим добрым Германом», как его называли наблюдавшие со стороны. Но он не был и недобрым человеком.

Тяжелая рана в пах (во время «пивного путча») и последовавшие затем годы лечения, неудач, угнетавших мужское самолюбие, сильно его озлобили. Затем потеря любимой жены Карин, почти вынужденный брак с расчетливой Эммой Зоннеман… Но после рождения дочери Эдды, такой желанной, настоящего сокровища, он как будто опять подобрел. Раздражение и злоба отступили, сосредоточившись только на некоторых людях, к большинству же Геринг сделался скорее равнодушен. Любил ли он кого-нибудь? Дочь Эдду, без памяти, сына Карин от первого брака (юноша был очень похож на мать), старшего брата Герберта по старым воспоминаниям (тот никогда его не притеснял в детстве)… Были и еще люди, к которым Герман относился с некоторой сердечностью: те, кого любила его покойная жена. Их было всего трое: Эльза Гесс, Удет и Лей. Эльза была любимой подругой Карин; Эрнста и Роберта она просто любила, а второму еще и верила. Это доверие умной и преданной жены передалось самому Герингу, хотя он, конечно, сознавал, что Лей, как азартный игрок, может в любой момент сделать ему подножку, но то в игре, в пылу борьбы… В тех же делах, где борьба шла не на плебейском футбольном поле, а по-рыцарски, Геринг мог положиться на Роберта Лея и даже на близких к нему людей. Например, совсем еще молодому тридцатилетнему Рудольфу Шмееру Геринг доверил решение большинства проблем, связанных с созданием концерна «Герман Геринг», в который вошли «освобожденные» (конфискованные) у евреев заводы. Этим процессом «освобождения» Шмеер и руководил теперь в рейхе — сложная работа, на которой заместитель Лея мог бы нажить сказочный капитал, что, собственно говоря, сам Геринг и сделал.

— У тебя что-то случилось? — спросил он Лея, который наконец закурил.