Оскверненные - Ярослав Толстов

не по себе. Во рту пересохло и сдавило желудок. Как будто погасли все источники света. Я вовсе не боюсь темноты… ведь не боюсь? Однако одно дело бояться темноты и совсем другое – бояться того, что может в ней скрываться и перед тобой предстать в самый неожиданный момент. Неизвестное нечто, которое в фантазиях обычно выглядит куда страшнее, чем в нашей закостенелой реальности.

Я не помнил, как здесь оказался или кто привел меня сюда. Но точно знал, что обязательно что-то должно произойти. Совсем скоро. Ощущение усилилось с того момента, как я почувствовал, что за мной кто-то следит. И до слуха донесся шепот. Настолько отчетливо прозвучал в мрачной тишине, словно находился в этой комнате.

– Дилан…

Я повернулся и заметил в углу мансарды гигантское черное создание. И отшатнулся. По спине пробежал холодок. Нет, это всего-навсего большой старый сундук, покрытый пылью, и ничего более. Странно, подумал я. Прежде его не было. Я бывал здесь частенько и досконально изучил всю мансарду, где какая вещь лежит. Но сундука не помню. Однако это не главная проблема и не стоит на этом слишком заострять внимания. Там, внизу, меня ждало нечто, с чем я обязан был наконец-то столкнуться лицом к лицу. Избежать этого не удастся, не сегодня. Я решительно должен выяснить кому принадлежит тот голос, который слышал и раньше, на вечеринке, когда в этом самом треклятом шкафу, чтобы меня напугать, прятался Уэс.

Я подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и я смог бы различать в ней предметы, чтобы не споткнуться о них и не полететь вниз головой с лестницы в зияющую чернотой пустоту, наполненную моим воображением фантастическими чудовищами. Шепот повторился уже с нижних этажей и призывал следовать за ним.

– Дилан…

Я подчинился и начал осторожно спускаться по крутой лестнице. Деревянные ступени визжали. Я тщательно выбирал место куда бы ступить ноге, дабы издать как можно меньше этих противных скрипов, эффектно действующих на мой рассудок.

На середине пути между вторым и первым этажом я увидел полосу света. Лампочки тускло освещали коридор, разгоняя мрак в стороны, куда свет проникнуть был не в состоянии. Именно там, из темных и потаенных углов и под лестницей, за мной пристально наблюдали черные тени.

Достигнув подножия лестницы и ступив на деревянный пол, я остановился как вкопанный и оцепенел. Шепот пропал, но обстановка кардинально поменялась. Дико заскользили подошвы, отчего мне пришлось схватиться за перила, а иначе бы я попросту свалился с ног. Меня шатало, как корабль при шторме. Вместо тех безвкусных старомодных обоев, по обе стороны от себя я увидел множество распятых голых тел, висящих на стенах. Как будто прибитых к этим стенам гвоздями. От них исходил страшный холод и тлен. Они выглядели, как тряпичные куклы, подвешенные за нитки искусным кукловодом. Недвижимые, безмолвные и с ног до головы облитые чем-то красным очень похожим на клубничный сироп… но то был не клубничный сироп. Глаза опустились вниз и я внезапно понял почему пол такой скользкий. Его покрывал толстый слой крови. Кровь выливалась из этих несчастных, страдающих кукол. Маленький ребенок слева от меня жалобно застонал – по крайней мере, это существо, представшее перед моим взором, по размерам походило на малыша, но было слишком обезображено и испачкано красной желеобразной массой. Оно шевелило пальчиками, но не могло отодрать свои маленькие пухленькие ручки от стены, как будто было намертво к ней приклеено, от чего заходилось в тихом и тоскливом плаче, временами переходящем в надрывный звериный крик. Чуть правее в нескольких футах от него висел старик, судя по его сморщенной и дряблой коже. Они все уныло стонали, словно мучились. По запястьям одной дамочки медленно ручейками бежала вязкая кровь, капающая на доски. Ее тело испещряли порезы и шрамы. На ней не было живого места. Она была изуродована до неузнаваемости. Все изрублено, изорвано. Как будто с нее живьем содрали кожу. Тонкие сплетения синих нитей, словно сети, по всему лицу тянулись вены. Только кровавые обвисшие груди говорили о том, что это все-таки женщина.

Теперь шепот возобновился, но я слышал его отовсюду. Бормотание, всхлипы и стоны.

– Дилан…

Они говорили со мной. Хотели что-то сказать, но от отчаянных попыток получался просто бессвязный шум и неразборчивый гул голосов. Даже в этом нестройном, несмолкающем хоре я уловил какую-то дьявольскую пародию на литанию*. Костяшки моих пальцев побелели – так крепко я вцепился в перила, что боялся их отпустить и окунуться в кровавую лужу. Но сильнее всего в меня проник страх от осознания, что какой-нибудь из этих экспонатов кунсткамеры шевельнется и захочет меня схватить. Кто-нибудь из них медленно повернет в мою сторону голову и обратит на меня свой мертвый взгляд, как будто обвиняя меня в том, что здесь оказался. В том, что каким-то непостижимым образом именно я служил тем человеком, кто вбивал гвозди в их запястья и приносил нестерпимую боль. Я вбивал гвозди в их ноги под ледяной хруст их костей. И все это сотворил с ними я… это невозможно! Не правда. Я содрогнулся, увидев, как один бедняга, у которого была раздроблена нижняя челюсть, а рот занимала каша из крови и зубов, едва заметно двигал тем местом, где раньше у него находились губы. Он походил на обезображенного зомби, при виде которого у любого возникло бы желание тут же распрощаться со своим обедом, а может быть и завтраком. Жалостливо хрипел, как и все, моля, но о чем? Что ему нужно? Что они хотели от меня? Как им помочь – они же трупы! Все – мертвецы!

Картина сменилась и возникло чистое округлое лицо, как будто отражение в зеркале. Оно было необыкновенно красивым. Розовые щечки, маленький носик и губы накрашенные темно-красной помадой. Зеленые глаза из глубины сверкали томным блеском. Аманда! Моя дорогая Аманда, еще прекраснее, чем раньше (если, конечно, подобное возможно), глядела на меня немигающе. Живая! Я знал, что то всего-навсего кошмар. После стольких лет, проведенных рядом с нею, где мне доводился шанс лишь любоваться этой красотой, а после наконец узнать, что эта красота была ко мне, глупому и неотесанному увальню, неравнодушна, приняла меня и даже полюбила… Она не могла умереть по-настоящему, ведь тогда бы это означало, что и я мертв тоже. Нет больше огня, который поддерживал бы во мне жизнь, как тот, что я погасил собственными руками…

Аманда жива. Как бы в подтверждение моих слов, она ласково улыбнулась мне. Как же она хороша. Безупречные светлые волосы обрамляли милое изящное личико, украшенное легкой пудрой. Ей был присущ мятежный характер и пылкий