Грозное лето - Михаил Соколов

— Благодарю вас, господин посол, — сказал Николай, — Так я вас слушаю. Вы что-то хотели мне сообщить экстренное?

Пурталес разогнулся наконец и торопливо, будто ему не дадут сказать всего, что ему приказано, произнес почти патетически, как актер:

— Ваше величество, вы есть последняя надежда справедливости и мира. Германия всегда и неизменно уважала великую Россию и питала к русскому народу искренние чувства дружбы и уважения и, я бы сказал со всей категоричностью, любви. Я клянусь вам, ваше величество, что Германия никогда не имела тайных или явных помыслов, направленных против вас, ваше величество, и не начнет никаких действий против России, если к тому не вынудят обстоятельства крайне тяжкие, а именно: движение ваших войск к границам Восточной Пруссии и нашей союзницы Австрии. От вас, ваше величество, только от вашего монаршего волеизъявления зависит сейчас судьба мира и народов Европы, а быть может, и всего света. Отмените всеобщую мобилизацию, ваше величество, и спокойствие мира будет спасено. Это заверения моего императора, вашего величества друга и брата.

Верил ли Пурталес своему императору и его словам, сказанным в телеграммах Николаю? Нисколько. Более того: он точно знал, что Вильгельм именно того и добивается от русского царя, чтобы дать возможность Австрии покончить с Сербией, а своему генштабу дать возможность покончить с Францией, а уж тогда пусть Россия пеняет на себя: от разгрома ей все равно не уйти.

Так говорили в немецком генеральном штабе, так говорил Вильгельм всегда. Но Пурталес знал и другое мнение о России, мнение Бисмарка, который говорил в свое время: «…Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских… Это неразрушимое государство русской нации…»

Знал хорошо Пурталес и мнение Мольтке-младшего: нельзя, никак нельзя ввязываться в войну с Россией прежде, чем будет покончено с ее союзницей Францией, ибо война на западе и на востоке одновременно — смерти подобна. Но кайзер ни с кем и ни с чем не желал считаться, и Пурталес делал все от него зависящее, чтобы потомки не указывали на него пальцем, как на виновника войны. «Я выполняю волю моего монарха, я не повинен перед божественным правосудием», — думал он, ожидая, что же ответит ему русский царь.

Николай молча показал ему свою последнюю телеграмму Вильгельму и посмотрел на него свирепо и неприязненно.

Пурталес прочитал:

«Мне технически невозможно остановить военные приготовления. Но пока переговоры с Австрией не будут прерваны, мои войска воздержатся от всяких наступательных действий. Я даю тебе в этом мое честное слово».

Прочитал и покраснел до корней гладко причесанных, с пробором, рыжеватых волос. Было совершенно ясно: русский царь не желает идти на компромисс, как то бывало прежде, а желает поставить Австрию на колени и заставить ее пойти на переговоры с Сербией. Но какие могут быть переговоры, коль Австрия бомбардирует Белград, коль никто их не ведет и вести не намерен: ни Франц-Иосиф, ни тем более Вильгельм? Посредничество Англии? Но чего можно ждать от этой торговки, если она только и мечтает о том, чтобы выкурить из Персии и Турции Россию и Германию одновременно — в лучшем случае, а в худшем — столкнуть их лбами, обессилить и стать полноправной хозяйкой на всем Среднем Востоке?

Пурталес отлично знал, что друзья Германии в английском кабинете никогда не допустят, чтобы лорд Грей впутался в войну с Германией из-за Франции, но Пурталес так же знал, что лорд Грей великолепно воспользуется вторжением германских войск в Бельгию и одержит в кабинете и в парламенте верх, ибо Англия являлась гарантом неприкосновенности Бельгии. Значит, предложение о посредничестве — это всего лишь дипломатическая уловка лорда Грея. Но русский царь непоколебимо верит в то, что посредничество Англии принесет свои плоды. «Боже, до чего же эти русские невежественны в политике!» — думал Пурталес, вновь читая телеграмму, и наконец услышал:

— Я ничего нового, граф, сказать вам не могу. Могу лишь подтвердить то, что я телеграфировал моему другу и императору Германии: мои войска не начнут военных действий прежде, чем к тому меня не принудят обстоятельства, то есть если Австрия не примет моих предложений о третейском разбирательстве конфликта с Сербией с участием всех заинтересованных сторон… Я вас более не смею задерживать, господин посол. Прошу передать императору Вильгельму мои самые сердечные чувства уважения и преданности, — заключил Николай и сел за заваленный бумагами, картами и книгами стол.

Пурталес был взбешен, Пурталес был в отчаянии: его выставляют за дверь, как мальчишку!

Это было в три часа дня. Пурталес телеграфировал в Берлин о встрече с царем и просил сообщить немедленно, как действовать дальше. Он не знал, что, когда Бетман доложил Вильгельму об этом, тот сказал:

— Идиот, а не граф и германский дипломат. Прикажите ему вручить России ультиматум. Сегодня же. Срок — двенадцать часов.

Поздно вечером Пурталес приехал к Сазонову, в министерство иностранных дел, крайне взволнованный, красный, с воспаленными глазами и дребезжащим голосом и едва ли не истерически сказал:

— Вот последнее миролюбивое предложение моего правительства. Срок для ответа — двенадцать часов… Согласитесь на демобилизацию, и мир будет сохранен. Согласитесь же, господин министр, прошу, умоляю вас…

Сазонов, смертельно уставший, болезненно бледный, спокойно повторил то, что сказал царь: если будут продолжаться переговоры с Австрией, Россия не начнет военных действий. Об отмене всеобщей мобилизации не может быть и речи.

Пурталес был невменяем, то и дело восклицал:

— Согласитесь на демобилизацию! Согласитесь демобилизоваться, пока еще есть время, пока не наступит срок нашего предложения, — он не назвал «ультиматума». — Завтра в полдень будет уже поздно, господин Сазонов, завтра в полдень будет слишком поздно! Поверьте мне, я не хочу закончить свою службу в вашей столице таким роковым образом. Я хочу вам добра и мира, клянусь вам! Согласитесь демобилизоваться, и мир, желанный для нас всех, будет сохранен.

Сазонов помолчал немного, посмотрел в его распаленное, красное лицо усталыми глазами и произнес спокойно:

— Граф, я ничего более того, что повелел мне государь, сообщить вам не могу. Ваш император обещал России посредничество и помощь в улаживании конфликта. Да поможет ему бог.

И тогда, первого августа 1914 года, в семь часов вечера, Пурталес явился к Сазонову, взволнованный крайне и нервный, и объявил, что его монарх «принимает вызов и считает себя в состоянии войны с Россией», и вручил ноту, которая даже не была как следует отредактирована чиновниками посольства. Пурталес так спешил, что не удосужился прочитать ее, но, когда Сазонов прочитал ее вслух, был и сам поражен.

Сазонов, полный негодования и возмущения, воскликнул:

— Вы проводите преступную политику! Проклятие народов падет на вас!.. Россия не делала вам никакого вызова. Во всем, что я хотел сделать, чтобы спасти мир, я не встретил с вашей стороны ни малейшего содействия!

Пурталес растерянно и подавленно ответил:

— Мы защищаем нашу честь.

— Ваша честь не была затронута! — гневно воскликнул Сазонов. — Вы могли одним словом предотвратить войну, но вы не хотели этого. Но существует божественная справедливость!

— Это правда. Существует божественная справедливость, — растерянно пробормотал Пурталес и заспешил к выходу, а подойдя к двери, никак не мог открыть ее от волнения. Наконец он открыл ее и еле слышно, совсем охрипшим голосом, сказал: — Прощайте… Прощайте…

Так была начата одна из самых кровавых, самых несправедливых и самых тяжких войн, которые когда-либо знало человечество.

Мольтке мечтал не о таком ее начале, Мольтке даже был удивлен, зачем канцлеру и самому кайзеру так экстренно потребовалось предъявить России ультиматум, когда оба хорошо знали, что по плану генерального штаба следовало как можно более оттянуть начало войны именно с Россией для того единственно, чтобы поскорее начать и закончить нападение на Францию, а уж затем навалиться всеми силами на Россию.

Но канцлеру Бетману, как и Вильгельму, не терпелось: он хотел заполучить в рейхстаге голоса социал-демократов, которые конечно же одобрят войну с «жандармом Европы» — кровавым русским самодержавием, и не ошибся: социал-демократы поддержали его полностью, кроме Либкнехта, Цеткин, Люксембург и их друзей. Бетман даже послал Пурталесу два варианта ноты России: на случай, если она отменит всеобщую мобилизацию, и на случай, если не отменит, которые Пурталес в волнении и вручил Сазонову разом.

Одновременно с Пурталесом подобным же образом действовал посол Германии в Париже Шен и в тот же день вручил ультиматум Франции с требованием ответить в течение восемнадцати часов: будет или нет Франция соблюдать нейтралитет в случае, если Германия начнет войну с Россией? Все в Берлине знали, что Франция отклонит ультиматум, и тогда германским корпусам будет приказано перейти границу, но если и не отклонит и даст удовлетворительный ответ, Шену предложено предъявить Пуанкаре новый ультиматум с требованием передать Германии крепость Туль и Верден якобы как залог того, что нейтралитет будет соблюдаться. И в этом случае все в Берлине хорошо знали, что Франция этого не сделает, и тогда германские корпуса все равно начнут военные действия.