Двадцать три раны Цезаря - Тиана Веснина

Кто-то не удержался от смеха:

— Руки коротки. Где ты их сыщешь?

— Ничего, сыщут. Вон, Троцкого, где отыскали! И эти гады ответят перед советским законом. А если не они, то их дети.

— Черт, ничего не получается. Сегодня этот гад Вольдемар связал нас каким-то чересчур мудреным способом, — пыхтя, пробормотал кто-то.

Уманцев ошалел от услышанного. И даже не сразу смог собраться с мыслями.

«Если они не сбегут сегодня ночью, завтра утром они увидят меня и изобличат как предателя. Тогда Вольдемар сразу сообразит, что никакой я не литовец, и я окажусь меж двух огней. Что же делать?» — по спине Уманцева потекли ручьи пота. Надо было немедленно принять единственно правильное решение.

Он принялся кусать ногти, губы, тереть виски. Отчаяние накатило на него волной и, казалось, уже погребло его в своих темных водах. Но острым лучом мелькнула рискованная мысль. Пригнувшись, Уманцев подобрался к накрытой брезентом поклаже наемников. Свет от фонарей, горящих в доме, немного освещал двор. Найти туго скрученную веревку было делом нескольких минут. Отрезав от нее приблизительно метр, он затем еще перерезал его пополам и крепко обвязал свои запястья, мысленно твердя:

«Только бы никто не вышел! Господи, только бы никто не вышел!..»

Посматривая на дом, Роман тихонько вернулся к сараю. Дождался первой произнесенной вслух фразы и воскликнул:

— Кто здесь?!

Ответа не последовало. Видно, что сидевшие в сарае были несказанно удивлены и напуганы. Наконец кто-то отважился и сам спросил в ответ:

— А ты кто?

— Я советский человек. Меня взяли в плен, — Роман вынул из кармана прихваченную из поклажи наемников зажигалку и осветил сарай.

— Да это же Уманцев! — тихо вскрикнул Торопков и, заметив на его запястьях болтающиеся концы веревок, ничего более не добавил.

— Товарищи! — в свою очередь сдавленным от переполнявших его чувств голосом, вскричал Роман. — Товарищи!

— Ты как здесь оказался? — придя в себя, приступил к нему Торопков.

— Да подожди, ты! — кто-то попытался его осадить. — Не время!

— Меня взяли в плен. И вас, как вижу, тоже. Но как такое могло случиться? Вы, наверное, отправились искать нас с Андреем?

— Отправились, — не дав никому открыть рта, ответил Торопков. — А где Андрей?

Уманцев опустил голову и проговорил:

— Андрей убит. Разве вы не наткнулись на нашу машину и трупы охранников?

— Нет, мы попали в плен раньше, — с недоверием глядя на Уманцева, заметил Торопков.

— Да ну тебя, — один из пятерых пленников толкнул Торопкова в плечо.

— Что мы тратим время на болтовню! У тебя есть нож? — спросил он Романа.

— Да!

— Так перережь скорее нам веревки и айда к реке.

Уманцев вынул из кармана складной нож, перерезал у него веревки на руках и ногах.

— Стой! — взял он на себя командование. — Глянь-ка, все ли там спокойно?

— Вообще-то, они уже легли спать, но я посмотрю, — кивнул Роман.

— Давай! — ответил тот, а сам принялся перерезать путы товарищам.

Уманцев вышел во двор, соображая, как бы не выдавая себя, дать знать наемникам, что готовится побег. И вдруг в дверном проеме показалась чья-то фигура. Роман спрятался за поклажей и, схватив первое, что попалось в руки, бросил в сторону сарая. Фигура встрепенулась, что-то крикнула своим и поспешила во двор.

Пленники, услышав шум, поддались инстинкту самосохранения и бросились бежать. По ним раздалась автоматная очередь.

Роман освободил свои запястья от веревок, взобрался на поклажу и, сделав вид, что проснулся, оглядывался по сторонам.

«Только бы они оказались хорошими стрелками!» — подумал он, как услышал:

— Allright![4] — и стрельба прекратилась.

Потом он разобрал слово «Five»[5] и успокоился.

Все наемники выскочили во двор. К Уманцеву подошел встревоженный Алексей.

— Что случилось?

— Понятия не имею. Я спал и проснулся от стрельбы.

— Пойду узнаю, — сказал Алексей и окликнул Вольдемара.

— А! Да ничего особенного. Эти пятеро советских идиотов надумали бежать. И зря. Мы собирались обменять их на наших.

— Где вы их взяли?

— На «Катоке», — зевнул в ответ Вольдемар. — Да, а твой литовец здесь?

— А где ж ему быть? — усмехнувшись излишней подозрительности Вольдемара, ответил Вязигин.

Проходя мимо Романа, он задержался на минуту:

— Это были твои, с «Катоки». Пятеро.

Роману удалось издать вздох отчаяния.

Наемники быстро угомонились, и Роман, подложив под голову что-то мягкое, мгновенно уснул.

Утром вновь полил дождь. Уманцев спрыгнул со своего импровизированного ложа и увидел пять трупов, лежащих на земле.

Вязигин, застегивая на ходу пояс, посоветовал:

— Не смотрите. Можете выдать себя.

Лицо Романа побледнело. «Значит, это был не сон», — промелькнула мысль. И он, заметив, что Алексей вернулся в дом, осторожно, вроде бы ненароком, стал приближаться к трупам. Наемники, зевая, собирались в путь. На Романа никто не обращал внимания.

Уманцев прошел мимо трупов, не взглянув на них. Потом прошел второй раз и чуть задержался. Запомнилось лицо Торопкова, посиневшее, с открытым ртом и выпученными глазами. «Как будто кого-то на партбюро разносит, — усмехнулся Роман. — Вот какие повороты случаются. Разве мог подумать товарищ Торопков, что окончит свою жизнь не на кровати в окружении любящих домочадцев, а на склизкой ангольской земле. Что никто не скажет ему: «Спи спокойно, дорогой товарищ». Никто не смахнет даже притворной слезы. А все потому, что выслужиться хотел. Вот и выслужился. А других жаль», — подумал Уманцев, глянув на лица остальных.

Он вернулся в дом, чтобы спросить Алексея, когда они отправятся в путь.

— Мы поплывем на лодках вместе с ними, — ответил Вязигин.

Роман кивнул, затылком почувствовав, что на него смотрит Вольдемар и сказал:

— Хорошо.

Дождь лил вовсю, и наемникам никак не удавалось поджечь трупы. После нескольких попыток они махнули рукой и оставили их на обед лесным тварям.

Проходя мимо, Уманцев все-таки тихо сказал:

— Спите спокойно, дорогие товарищи!

И мысленно даже простил Торопкова, несмотря на то, что тот хотел подставить его. Вернись Торопков в Москву, сообщи в соответствующие органы, что Уманцев предатель, и сразу был бы отдан приказ — достать коммуниста Уманцева хоть со дна морского. А так все посчитают, что он был сожжен вместе с остальными специалистами. КГБ не обеспокоится, и он прекрасно будет жить в какой-нибудь удобной, с его точки зрения, стране.

Размышляя, Уманцев не заметил, что вместе со всеми подошел к реке, на берегу которой находились три лодки.

Вольдемар предложил Алексею занять место рядом с ним. Романа это насторожило. «Опять, гад, будет меня расспрашивать. А что я знаю о Литве? Да ничего. Я даже там ни разу не был. Хотел, конечно. Но как поедешь, когда в гостиницах, как обязательный атрибут, таблички «Мест нет».

Вспомнилось, как одна его однокурсница, бредившая Эстонией, поехала на каникулах в Таллинн и была вынуждена все десять дней спать на вокзальной лавке. Этим его представления о советской Прибалтике и ограничивались.

В лодки перенесли поклажу и они, одна за другой, быстро заскользили по воде. Течение было достаточно сильным, и четверо гребцов сумели развить большую скорость.

«Да, так можно путешествовать по Анголе», — подумал Роман.

— Вы католик или протестант? — неожиданно обратился к нему с вопросом Вольдемар.

Уманцев с легким недоумением глянул в его темно-серые, глубоко посаженные глаза.

— К…атолик, — ответил с небольшим замешательством.

— Ах вот как, — кивнул тот головой. — Значит, вы не коммунист.

— Нет. По религиозным соображениям я решил не вступать в партию, — ответил Роман, вспомнив слова из какой-то передовицы, клеймящей инакомыслящих. Поэтому перспектив в Союзе у меня не было никаких.

— И вы решили искать их в Анголе, — произнес Вольдемар таким тоном, будто услужливо подсказал, что следует ответить.

— Нет! — уверенно и даже с недовольством отрезал Уманцев. — Ангола — это возможность перебраться в Европу.

— А на какие средства вы там собираетесь жить? В какой стране намереваетесь просить гражданство?

Услышав эти вопросы, Уманцев замотал головой и расхохотался.

— Никогда не думал, что в джунглях меня будут допрашивать, точно на Лубянке, — сказал он, обращаясь к Алексею.

Тот тоже расхохотался. Вольдемар покраснел от скрытой ярости.

— Вы хотите выведать, не советский ли я шпион, а я вам сразу скажу, что вы агент КГБ или даже двойной агент, — проговорил сквозь смех Уманцев.

Вольдемар изменился в лице и схватился за пистолет.

— Э! Остыньте! — мгновенно посерьезнев, крикнул ему Вязигин. — Человек столько претерпел, а его допрашивают, будто он не покидал пределов СССР. Его можно понять.