Под чужим именем - Валерий Горшков

Леонид Иванович брезгливо дернул щекой.

– Там меня уже ждали. И, разумеется, старик был в курсе, что ликвидация усатого прошла успешно. Встретил меня с довольной улыбкой, все время курил и кивал, как болван. Я без лишних слов достал из кармана платок с ухом, развернул, хотел уже бросить трофей перед Мао на чайный столик, но тот лишь укоризненно цокнул языком, покачал головой, громко хлопнул в ладоши и приказал появившемуся из-за бамбуковой шторы огромному жирному телохранителю с габаритами борца сумо забрать у меня «эту гадость и немедленно сжечь снаружи дома». Когда китаец ушел, забрав ухо, я спросил упрямо молчащего и продолжающего тупо улыбаться старика, где Линь. И напомнил о данном главарем триады твердом обещании освободить ее сразу же после убийства усатого. Тогда Мао спросил, хочу ли я знать, кого именно отправил на тот свет минувшей ночью. Мне было безразлично, я так и ответил ему. Меня интересовала только судьба любимой… ну, и моя собственная, разумеется. Сейчас она была целиком во власти Мао. Он пропустил мои слова мимо ушей и рассказал мне о моей жертве. Рыжий любитель игры в карты по-крупному был судьей, одним из самых неподкупных буквоедов в карательной системе Владивостока. Еще в молодости получив огромное наследство, он с тех пор не нуждался в деньгах. Но свою судейскую профессию, к удивлению всех окружающих, не оставил. И взяток не брал принципиально. Никогда. Хоть миллион давай за плевое дело – бессмысленно. Уж не знаю, чем он так сильно насолил шанхайской триаде, всегда плевавшей на любые государственные законы, будь то в родной Поднебесной, России или любой другой стране, кроме незыблемых законов своей организации, но его приговорили к смерти…

Ботаник подошел к кровати, на которой полулежа сидел внимающий его откровениям Слава. Взгляды профессора и его бывшего студента встретились.

– На меня откровения Мао не произвели никакого впечатления. Подумаешь, какой-то упертый богатенький судья. Но – это только вначале. До тех пор, пока гадко ухмыляющийся старик не сообщил, что у убитого мной мужика три года назад умерла жена и он один, с помощью домработницы и гувернантки, воспитывал пятерых дочерей. Старшей было пятнадцать, самой младшей – четыре года. Теперь они остались сиротами. Благодаря мне… Помню, что в тот момент я впервые подумал, что цена собственного счастья все-таки имеет значение и может быть слишком высокой. Такой высокой, что даже найдя в себе силы заплатить ее и потом не чувствовать до конца жизни угрызений совести способен разве что отъявленный циник и негодяй. Чтобы хоть как-то прогнать эту тяжелую мысль, я снова спросил Мао о Линь. Главарь триады опять кивнул, щелкнул пальцами и прошептал что-то на ухо мгновенно выросшему рядом телохранителю. Минуты две ничего не происходило, и мы молча таращились друг на друга. Потом из-за шторы вышла моя любимая Линь. В руках она держала поднос с заполненными до краев душистым чаем двумя старинными чашками китайского фарфора. Пряча стыдливо глаза, она протянула одну мне, вторую подала старику и осталась стоять, ожидая дальнейших приказов. «Я держу свое слово, – сказал Мао. – Ты выполнил трудную работу и доказал что ты – настоящий воин. Теперь Линь твоя. Делай с ней что хочешь. Хочешь – отпусти на свободу. Хочешь – женись. Хочешь – убей. Хозяин волен поступать со своей вещью как ему заблагорассудится. Но прежде чем ты станешь ее господином, мы должны соблюсти ритуал. Я хочу выпить с тобой этот настой из двенадцати лечебных тибетских трав. Он поможет тебе успокоить нервы и обрести гармонию с окружающим миром». И старик первым отхлебнул из чашки. Я одним махом осушил свою до дна и поставил на столик. Мне хотелось как можно скорее забрать Линь и покинуть это проклятое змеиное логово. Но хитрый Мао не собирался отпускать меня так быстро. Он спросил, что я намерен делать, как собираюсь зарабатывать себе на жизнь. Я уклончиво ответил, что еще не решил. Всего без году неделя как я окончил институт и получил диплом. Скорее всего, уеду из города вместе с Линь, куда-нибудь ближе к западной цивилизации, и некоторое время просто поживу в свое удовольствие. Благо взятых в игорном доме Штольца денег хватало с избытком. Потом он спросил еще что-то. И еще… У меня в голове уже вовсю плыл туман, когда я наконец-то сообразил, что происходит на самом деле. Но было уже слишком поздно. От проклятого травяного чая, принесенного, так же как и я пребывающей в наркотической нирване, Линь, я обмяк, превратился в безвольную амебу и, как загипнотизированный кролик перед удавом, честно, не раздумывая, отвечал на любые вопросы. Я уже совершенно никуда не торопился. Мне было очень хорошо, хотелось просто мило беседовать с этим замечательным человеком, господином Мао. Я уже давно сидел на мягком ковре, скрестив ноги по-китайски, и готов был, как раб, выполнять любые приказы главаря триады. Остатками отчаянно бьющего тревогу подсознания я понимал, что угодил в самую настоящую ловушку. Эта ситуация окажется для меня – и для Линь – безысходной. Но уже ничего не мог поделать с собой. Проклятый наркотик парализовал меня полностью. Если бы в тот момент мило улыбающийся и трясущий своей козлиной бороденкой Мао приказал мне взять самурайский кинжал и сделать себе харакири – я бы, не моргнув глазам, вспорол живот и вывалил перед ним исходящие паром кишки…

Сомов присел на край кровати. По его напряженному лицу пробежала чуть заметная судорога. Слава видел, что воспоминания о той ночи не доставляют Леониду Ивановичу ничего, кроме боли. Но профессор должен был выговориться. А Слава – наконец-то узнать правду о своем сэнсэе.

– Я потерял счет времени, – продолжал между тем Ботаник. – Помню, что еще дважды или трижды пил этот проклятый чай, затем курил. Когда наслаждающийся своей властью Мао посчитал, что я уже окончательно потерял рассудок, он спросил, хочу ли я в будущем иметь детей. Я сказал, что да, конечно. На что он заметил, что Линь, как будущая профессиональная шлюха, еще в детстве, на Тайване, подверглась специальной операции и теперь абсолютно стерильна. А еще Мао признался мне, что наша якобы случайная уличная встреча с его очаровательной наложницей была им подстроена от начала до конца. После того как мой сэнсэй – должник шанхайской триады до конца жизни, когда к нему обратился за помощью Мао, предложил именно меня на роль исполнителя приговора и намекнул, что я, мол, неравнодушен к восточным девушкам. Собственно говоря, так оно и было. Они мне нравились… Поэтому для такой смазливой бестии, как Линь, привлечь мое внимание случайным игривым взглядом оказалось плевым делом. Так что никакой любовью, по крайней мере со стороны шлюхи, здесь и не пахло. Гейша, как марионетка, лишь послушно делала все, что приказывал ей хозяин – господин Мао. И теперь, когда я наконец узнал правду, хочу ли я по-прежнему получить Линь в качестве вознаграждения за убийство судьи? После проклятого тибетского чая мне было плевать на все. И на всех. Но даже пребывая в таком состоянии, я сумел не на шутку разозлиться. Не на заслуживающего уничтожения вероломного Мао, при помощи хитрости и лжи загнавшего меня в ловушку, а на сидящую между нами у чайного стола и глядящую прямо перед собой пустыми глазами Линь. Откуда взялся нож – не помню. Скорее всего, его специально подложил под мою руку подносивший чашки с дурманящим пойлом телохранитель…

Сомов провел ладонями по лицу. Шумно выдохнул. Лоб его сверкал от пота.

– Когда я очухался, Линь была мертва, а меня самого крепко держали за руки двое громил. Каждый килограммов по двести. Еще один находился рядом с довольно ухмыляющимся мне в лицо и поглаживающим хлипкую бороденку стариком. Спектакль был закончен. Встав с мягкой атласной подушки, Мао брезгливо процедил, впервые заговорив на ломаном русском: «Ты только что убил мою рабыню, осквернив кровью чистый дом. За это ты сам станешь моим рабом!» Старик окатил меня ледяным взглядом и вышел, а громилы без труда отволокли меня в подвал, приковали к крюку в стене, избили и бросили лежать на земляном полу. Через пару часов один боров вернулся, привел с собой какого-то раскосого коротышку с плетеной корзиной. Тот разорвал на мне рубаху и при тусклом свете керосиновой лампы быстро и сноровисто набил на левой половине груди татуировку в виде дракона. Меня заклеймили. С этой секунды, по их закону, я стал пожизненным белым рабом шанхайской триады…

– Но сейчас там нет никакой татуировки, – не удержался от реплики Слава, так поразило его услышанное.

– От клейма мне помог избавиться пять лет спустя один военный хирург. Врач от бога, скульптор с золотыми руками, избравший для своих произведений вместо глины и камня живые человеческие тела. Но это случилось гораздо позже. В моей следующей жизни… Всего их три. Первая закончилась встречей с тайваньской гейшей. Вторая началась той ночью, в подвале принадлежащего триаде дома на окраине Владивостока. И длилась без малого четыре года, промелькнувшие словно одно мгновение. Вся это время я словно плавал в густом тумане. Меня почти непрерывно держали под воздействием сильнейшего наркотика. Но он не сводил окончательно с ума и не сушил тело, как, например, опиум. Напротив. Я тренировался как одержимый, постоянно просил еды и послушно выполнял любые приказы Мао. В основном приходилось убивать приговоренных. Много. Очень много… В редкие моменты, когда действие наркотика слабело настолько, что возвращалось загнанное в глубины мозга мое собственное сознание, я впадал в жуткую депрессию, выл, скрипел зубами от отчаяния, до одури бил кулаками в стену, кусал до крови губы и думал о смерти как о счастливом избавлении. Но вскоре в моем сумрачном подвале появлялся кто-то из мило улыбающихся людей Мао с чашкой бесовского пойла, и я все мигом забывал – моя рука сама тянулась к дьявольскому напитку. А выпив, я снова становился послушным исполнителем чужой воли. Не чувствующим боли, голода и усталости в течение двух-трех суток. Закончив свое очередное черное дело, я долго спал. Когда просыпался – сразу начинал есть за десятерых… И так – по кругу, до бесконечности. Но всему на свете рано или поздно приходит конец. Мне повезло. В один из тех редких моментов, когда подавленное наркотиком сознание на несколько минут вернулось ко мне, я наконец-то впервые смог перебороть себя. Дождался принесенной жирным китайцем ежедневной чашки с дурью, одним ударом вбил его плоский нос в череп и, попутно поломав стулом еще двух решивших остановить меня бойцов с нунчаками, вырвался из дома на свободу… Добрался до кладбища отслуживших свой срок кораблей и забился в какую-то щель, словно мышь. Около недели я отлеживался в трюме старого, давно брошенного корабля, переживая чудовищные ломки, вздрагивая от малейшего шороха и слизывая конденсатную пресную воду с ржавых железных стен трюма. Когда стало чуть легче, я впервые задумался: куда идти и что делать? С точки зрения закона я – преступник. На мне столько крови, что вовек не отмыться. Ни при каких смягчающих обстоятельствах. К тому же, как быстро выяснилось, за время моего пребывания в наркотическом плену в раздираемой гражданской войной стране окончательно сменилась власть. Ее взяли большевики. У меня не было ни денег, ни дома, ни родных – ничего. Мать умерла два года назад. Только сандалии, грязная вонючая одежонка на давно не мытом теле и клеймо…