Ниндзя с Лубянки - Роман Ронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем сам Сакамото, столь превозносимый в это время в мыслях «Папаши Тэссина», наклонился к уху главы школы дзюдо:
– Сегодня я привел сюда двоих своих учеников, чтобы они могли своими глазами увидеть и Кодокан, и его достойного основателя.
Не разворачиваясь друг к другу лицами, Сакамото и Кано искоса обменялись короткими учтивыми поклонами, после чего наставник императора продолжил:
– Сожалею, что оба они не учатся в придворном колледже, в котором так блистательно преподавал Кано-сан и где ныне преподаю я. Они ученики лишь колледжа при Кёику дайгаку, но мальчики очень способные. Один из них мой приемный сын – Рютаро, а второй – наследник славного рода Ода, сын бывшего министра иностранных дел.
– Уверен, что, окончив Кёику дайгаку или Токийский императорский университет, который патронирует Сакамото-сэнсэй и в котором я сам когда-то имел счастье обучаться, эти юноши приумножат славу нашей страны, – церемонно ответил Кано, и сэнсэи снова раскланялись, слегка присвистывая при этом губами в знак особого почтения друг к другу.
Мальчики, которых они обсуждали – молодые люди лет семнадцати, одетые, как и большинство присутствующих, в хакама и кимоно, – скромно сидели справа от стола высокой комиссии и пожирали глазами происходящее. Хотя оба с детства практиковались в самых разных единоборствах, а приемный сын Сакамото, несмотря на малый вес при очень высоком для японцев росте, вообще был чемпионом колледжа по сумо, но в Кодокане они были впервые. Юношей поразили размеры зала – таких огромных додзё трудно было найти в маломерной и тесной Японии. По уровню же престижа в стране, где боевыми искусствами занимался каждый третий мужчина и каждая четвертая женщина, соперничать с ним мог только знаменитый, построенный еще в прошлом веке Бутокудэн – Павильон воинской добродетели в старой императорской столице Киото. Лучшим ученикам колледжа Кёику дайгаку уже доводилось там бывать на товарищеском матче по дзюдо между их университетом и университетом Рицумэйкан. Убранство обоих залов было схоже – в традиционном стиле оформленные места для глав школ, синтоистские алтари камидза, темные от времени колонны, не новые, но чистейшие татами. На стенах, над раздвижными окнами и воротами – бесконечные ряды вертикальных дощечек с искусно выписанными именами учеников. Разными были только люди. Поговаривали, что в Киото не очень любили основателя дзюдо, а он не слишком жаловал старую столицу и представителей ее школ. Кано был представителем «новой аристократии» – из тех японцев, которые сделали сами и себя, и страну, победившую древний, спящий в опиумном дурмане Китай, и хвастливую, но грязную, страшную и пьяную Россию. В Киото же по-прежнему в почете были те, кто гордился подвигами старой, давно уже не существующей Японии. Сакамото-сэнсэй был родом как раз из Киото, но, судя по уважению, оказываемому им главе школы дзюдо, чувствовал в нем нечто такое, что недоступно было остальным, не столь прозорливым уроженцам старой столицы.
Представители Кодокан-дзюдо занимались по совершенно другим, похожим на европейские и американские, методикам, предпочитая не следовать кондовым, да и, по правде сказать, весьма туманным наставлениям самураев прошлых веков, а беря на вооружение новую науку побеждать, которую тут же при них придумывал и на них же проверял основатель школы. Справедливости ради надо сказать, что выигрывали они хотя и часто, но далеко не всегда, и поэтому тоже не очень любили ездить в Киото. Несколько раз проиграв тамошним борцам, специалисты из Токио переписали правила схваток и теперь формально не могли встретиться со своими противниками в свободном поединке – правила не позволяли. Хитрость и ум Кано в очередной раз помогли одержать победу в тот момент, когда поражение казалось неизбежным. А что может быть более абсолютным олицетворением искусства «гибкого пути» – дзюдо? Возможно, именно это и привлекало в нем наставника принцев Сакамото, слывшего консерватором, но любившего говорить, что «хотя прошлое и дает нам уверенность, только новое приводит нас к победе». Он видел в дзюдо новое, неведомое оружие, которое не мощью меча, а силой популярности завоюет для Японии новый мир.
Юноши, искренне увлекавшиеся историей национальных единоборств и старающиеся как можно чаще практиковаться в них, это знали. Оттого приглашение приемного отца Сакамото побывать на церемонии сдачи экзаменов на повышение мастерских степеней в Кодокан восприняли с радостью и удовольствием, хотя, разумеется, внешне постарались никак этого не выдать. Однако скрывать восхищение от присутствия в непосредственной близости легенды дзюдо становилось все труднее по мере того, как хватка самурайского этикета слабела под воздействием эмоций болельщиков. Молодые люди внимательно следили за происходящим на татами, неосознанно отдавали свои симпатии тому или иному борцу, радовались или огорчались его уровню исполнения техник.
В это время Папа Тэссин, сопроводив колкими замечаниями выступление предыдущего кандидата, а теперь, наоборот, ничем не выдавая своих искренних эмоций и все же немного запнувшись при чтении списка, хрипло выкрикнул:
– Васири-сан! Русский! Претендент на повышение степени до второго дана! Коси-вадза!
В зале это объявление вызвало заметное шевеление и легкий шум: знающие объясняли непосвященным, что русский по имени Васири вырос в Японии, учился в православной семинарии при русском храме Никорай-до, что возвышается над всем Токио на холме Суругадай. Русский говорит по-японски, как японец, вежлив и благороден, как японец, одевается, как японец, ест и спит, как японец, но на голову выше и намного сильнее почти любого японца. Говорят, сам Кано-сэнсэй несколько лет назад принял его в Кодокан и спустя два года вручил ему – чуть ли не первому из иностранцев – черный пояс. Токийские газеты прозвали его «Русским медведем», и это не случайно. Молодые люди тоже слышали эту историю, и за иноземной знаменитостью наблюдали особенно пристально. На татами вышел здоровенный, пожалуй, на голову, а то и на две, выше большинства присутствовавших здесь японцев, лысый мужчина с красивым, чуть асимметричным лицом – правая бровь, как будто после неудачно сросшегося перелома, была у него все время удивленно приподнята. Плечи широкие, походка чуть вразвалочку, ноги по-кавалерийски кривоваты. Перед татами выглядел он весьма достойно, ритуал выполнял четко, и было видно, что для него это ровно так же естественно, как и для японских выучеников Кодокана. «Уки отоси! Ката гурума! Уки госи! Хараи госи! Цурикоми!» – гремел голос Папы, который, казалось, все не хотел поверить, что «Русский медведь» пройдет все испытания. «Ура нагэ! Цуми гаэси! Ёко гурума!». Но после каждого выкрика тут же раздавался
