Убийство в Верховном суде - Маргарет Трумен

Заметив, что Дэн добрался до низа лестницы, Шерил торопливо подставила кресло.

— Если бы я надумал снова начать писать, то обратился бы к агенту. И прекрати искать мне по городу клиентов, точно я — шлюха, а другу своему Валенте скажи: пусть в чужие дела не лезет. Или у тебя с ним шуры-муры?

— Как ты можешь, Дэн? Он мой начальник, у него жена, дети.

— Открой мне дверь, — и он выкатился на улицу.

— Через час ужин будет готов, — только и успела она сказать.

— Через час буду, — бросил он через плечо.

Шерил приготовила мясо по кулинарной книге: втерла лук и специи, присыпала панировочными сухарями, положила сверху два ломтика бекона и сунула в духовку. Две тарелки с листьями салата она поставила на заменявшую им стол колоду мясника, а по обе стороны от них положила аккуратно сложенные бумажные салфетки и поверх — два прибора. Оставалось ждать, пока приготовится мясо, и Шерил от нечего делать перешла в гостиную и включила их черно-белый телевизор. Несколько минут она смотрела местную программу новостей, потом ее внимание привлекли навязчиво яркие вспышки на их замутненных окнах красно-зеленой рекламы ночного клуба в третьем от них подъезде. Оттуда они перекочевали на поставленные одна к другой на маленьком столике фотографии в рамке. Взяв одну из них, Шерил стала ее разглядывать. На снимке были двое мужчин, ее Дэн и его тогдашний друг Морган Чайлдс, теперь член Верховного суда. Снимали их в Корее вскоре после возвращения из плена. Они стояли, обняв друг друга за плечи, и Чайлдс высоко вскинул руку с расставленными указательным и средним пальцами, изображая знак победы. «Красивые ребята», — прошептала Шерил, восхищаясь и тем, и другим. Ее Дэн и сейчас красивый, может быть, решила она, даже еще симпатичнее, чем когда его снимали в Корее. А до чего похожи! Оба парни что надо: суровые квадратные лица с сильными, упрямыми подбородками, ясный взгляд, будто пронизывающий тебя насквозь, и фигуры у обоих крепкие, мускулистые, поджарые, одно слово — фронтовики.

Потеряв обе ноги, Дэн тренировками резко нарастил силу и мощь верхней части тела. Носить протезы он отказался категорически: «Мне искусственные ноги ни к чему». До Шерил, правда, дошло, что в свое время, еще в Вашингтоне, где он жил сразу после войны, Дэн ходил в один госпиталь и примерял-таки протезы. О тех годах в столице он сам высказывался крайне скупо, а ей хватало такта и сообразительности не приставать к нему с расспросами. Поэтому, собственно, она упустила момент порасспросить Дэна об отце убитого клерка докторе Честере Сазерленде. Его фамилия ей попалась случайно — однажды, роясь в ящиках бельевого шкафа, Шерил наткнулась на кипу старых, карманного формата, записных книжек. В одной из них были записаны фамилии людей, с которыми Дэн общался, в том числе и домашний адрес Честера Сазерленда. На последующих страницах против пометки «Д-р С.» стояло то или иное время дня. Тогда Шерил не придала этим записям никакого значения: мало ли каких докторов повидал в ту пору Дэн, стремясь уберечь ноги от ампутации. Теперь же, прочтя в местной газете об убийстве Кларенса Сазерленда, она вновь достала из ящика записную книжку — убедиться, что память ей не изменила.

Тем временем ведущий телевизионной передачи представил зрителям в криминальных новостях сюжет о любовном треугольнике где-то в районе бухты Золотой Рог: ревнивый муж забил до смерти бейсбольной битой любовника своей жены. Шерил сразу же подумалось о выпаде Брейжера против ее начальника, мистера Валенте. Дэн часто обвинял ее в неверности, дескать, она встречается на стороне с другими мужчинами. И хотя его упреки ни на чем не основывались, она его не винила и даже, наоборот, жалела, потому что безногий мужчина обязательно чувствует себя неполноценным. Но он и тут не прав, ее Дэн: ему нет и не было равных среди ее знакомых и тех мужчин, которых она знала до него, по силе, по уму, по умению чувствовать, чего хочет в постели женщина, и ублажить ее… Но только когда он трезвый.

Из кухни пахнуло мясным ароматом, от которого у Шерил стало хорошо на душе. Готовить она умела и любила, особенно для Дэна. Она пошла на кухню, открыв духовку, залюбовалась куском мяса — румяным, пузырящимся соком. «На вид хорош! Пальчики оближешь!» И затем произнесла уже совсем другим, пронзительно тоскливым тоном: «Дэн, милый, иди домой! Мне надоело ужинать одной!»

Сколько ж их было — одиноких ужинов и тоскливо одиноких вечеров!

Глава 16

Стоял один из тех промозглых и ветреных дней, что обычно предваряют зиму в Вашингтоне. С деревьев опадали последние листья, обнажая прежде скрытые от глаз недостатки города. На них и смотрел сейчас доктор Честер Сазерленд через тонированное стекло заехавшего за ним на дом официального лимузина. Мимо медленно, словно нехотя, проплывали высокие шпили Джорджтаунского университета, Потомак в холодной, серой оторочке взбитых ветром волн. Впереди, сквозь скелетоподобные ветки оголенных деревьев виднелось безупречно белое, поражающее своими размерами здание в неоурбанистском стиле, спрятавшееся за тянущейся на мили четырехметровой оградой из ячеистой сетки. О его назначении и принадлежности объявлял указатель при подъезде со стороны аллеи Джорджа Вашингтона: «Центральное разведывательное управление». До 1973 года надпись на щите была иной: «Научно-исследовательская станция автомобильных и шоссейных дорог, г. Фэрбенкс». Но затем президент Никсон с присущей ему иронией и в духе большей открытости в делах государственных органов приказал заменить лживые дорожные щиты на новые, правдиво отражающие профиль данного учреждения.

У въезда на территорию ЦРУ лимузин окружило сразу несколько человек из внутренней охраны, внимательно осмотревших предъявленные документы и пропуска, прежде чем разрешить машине следовать дальше, ко второму пропускному пункту. Миновав его, продолговатый черный автомобиль въехал в подземный гараж, где Сазерленда встретил молодой человек угрюмо-неприступной наружности в синем костюме и с висящим на шее именным жетоном с фотографией. Они поднялись наверх, прошли по длинному коридору мимо безымянных верениц дверей и оказались в столовой, за окнами которой простирались лесные массивы Лэнгли, штат Вирджиния. Стол под голубой льняной скатертью, уставленный дорогими серебряными приборами и китайским фарфором, был накрыт на четверых. Сопровождавший Сазерленда молодой человек, который назвался сотрудником отдела связей с общественностью, попрощался и неслышно удалился. Через несколько мгновений открылась другая дверь, и высокий мужчина лет пятидесяти с небольшим вошел в столовую и двинулся по дорогому, толстому ковру ярко-синего цвета навстречу Сазерленду:

— Позвольте представиться, доктор Сазерленд, я Роланд Мак-Коу, заместитель директора по науке и технике.

Сазерленд пожал протянутую руку:

— Рад познакомиться, мистер Мак-Коу, мне говорил о вас Билл Сток. Вы, если не ошибаюсь, пришли в Лэнгли из ВМС?

— Так точно. И по сию пору никак не могу освоиться на суше, здесь, в Компании.[4] Выпьете что-нибудь?

Сазерленд отказался. Мак-Коу подошел к бару на колесиках, влил себе в стакан щедрую порцию крепкого шотландского виски и в отдельный стакан — содовой. Тем временем Сазерленд, исподволь наблюдавший за ним, отметил военную выправку, негнущуюся, неестественно прямую спину, что объясняло, на его взгляд, тот факт, что костюм сидел на нем, как на вешалке, а не на мужской фигуре.

— Билл сейчас подойдет, доктор. Прошу присаживаться, — он показал, на какой именно стул следует сесть Сазерленду. Тот сел, скрестив ноги, и аккуратно расправил серые фланелевые брюки, чтобы не помять складку. Спортивного покроя пиджак цвета соломы, голубая рубашка и бордового цвета галстук довершали его туалет: было воскресенье, а по выходным дням костюм он из принципа не носил. Тем более в данных обстоятельствах, зная заранее, что люди, с которыми он должен встречаться, наверняка все будут в костюмах. А ему хотелось от них обособиться, хотя бы в одежде.

Тем временем в столовой появился Уильям Сток, заместитель директора ЦРУ, начальник научно-технического управления.

— Честер, сиди, не вставай, — бросил он на ходу Сазерленду, который порывался подняться. — Привет, Роланд, ага, нам придется вас догонять, как я посмотрю. — Он не останавливаясь прошел к бару, налил себе водки с тоником. — Честер, прими мои соболезнования по поводу постигшего тебя горя. Страшная трагедия! Упаси Бог такое пережить.

Четвертым за столом оказался субтильный, хрупкий индус в толстых роговых очках — некто доктор Золтар Калмани, чье имя было известно Сазерленду по профессиональной периодике. Признание ему принесли работы о воздействии на поведение человека фармацевтических, в частности наркотических, препаратов. Калмани пил белое вино и курил тонкие, из сигарного табака, сигареты «шерман», которые, по его собственному, произнесенному невыразительным, писклявым голосом, признанию, не содержали селитры, поэтому не вредили мужской потенции. Своей шутке он сам же первый и засмеялся — дребезжащим, надтреснутым смехом, больше похожим на хихиканье.