Тебе держать ответ - Юлия Остапенко

Дожди в северной части Бертана — притча во языцех для сухих и тёплых фьевов юга. Собираться может долго, несколько дней — глядишь в небо с утра до ночи и думаешь: ну, польёт или не польёт? И уже когда решишь, что нет, не польёт, так и будет угрожающе нависать над головой пухлыми, неповоротливыми тучами, похожими на беременных нищенок, — а тут-то небо и разродится от тяжести ливнем, сносящим глинобитные крыши, сбивающим с ног коней и топящим неосторожных, которых угораздило провалиться в лужу, глубокую, как небольшое озерцо. Одно спасенье: заберись куда повыше и где посуше, да и сиди — жди, пока схлынет. Такие дожди не длятся долго, но оставляют после себя напрочь размытые поля и дороги. Счастье, что случаются они поздней осенью, когда ничего не грозит посевам, а массовые переходы откладываются до весны.

Однако Адриан не мог ждать до весны. Он не знал точного дня, когда лорд Бьярд спустит на воду свою «Моровую Гилас», как Адриан, не страшась кары богов за такое кощунство, называл про себя его корабль. Это страшное название отражало истину, и мысль об этом подстёгивала Адриана в те минуты, когда ему хотелось лечь на землю, ткнуться лицом в траву и лежать так, пока кто-нибудь не придёт и не заберёт его туда, где хорошо, тепло и безопасно и где он не будет ни в чём виноват. Но он мог лежать так тысячу лет, и никто бы не пришёл. Разве что лорд Индабиран, чтобы снова его где-нибудь запереть.

Поэтому Адриан ехал вперёд, не очень быстро, чтобы не загонять ни лошадь, ни себя — он понимал, что с учётом скудного рациона ему надо беречь силы. Ливень застал его в открытом поле, которое он решил пересечь напрямик, чтобы срезать путь до дороги. Дело было в Шердаро, славившемся самыми кошмарными трактами в Бертане. Адриан теперь имел возможность убедиться, что слава оправдана: разница между тропой через поле и главным трактом была только в названии.

Однако у трактов есть одно несомненное преимущество — трактиры. Вдоль тропы в чистом поле трактиров, разумеется, не было. Не было даже навеса или сарая для сена, где можно было бы спрятаться на то время, пока Молог не перестанет грохотать и бушевать в небе. Адриан не боялся грозы, но молнии, рассекавшие небо, раскинувшееся от края до края горизонта, заставляли его вздрагивать, а Буревестника, вопреки гордому имени — испуганно и жалобно ржать. Когда одна из молний вонзилась в землю прямо перед ним — далеко, но Адриану почудилось, что всего лишь на расстоянии вытянутой руки — у него волосы встали дыбом. Поэтому, завидев вдалеке огни, Адриан без колебаний припустил к ним — меньше всего на свете ему хотелось быть сожжённым молнией в поле, там, где никто не смог бы даже опознать его тело или то, что от него останется.

Огни, как он и надеялся, оказались предвестниками постоялого двора. В такую погоду, как нынешняя, перед лицом безжалостной стихии и ещё более безжалостных богов, люди на время забывают обиды, свары и подозрительность и стараются держаться вместе. Адриана пустили на двор, позволили переночевать в общем зале и даже разрешили хлебнуть супа из котла, болтавшегося над жарким и уютным очагом. Трактир был набит битком — многие укрылись здесь сегодня от непогоды, в чадном дыму стоял громкий гул голосов, перемежаемый взрывами смеха и брани. Адриан слишком устал, продрог и измучился от недавнего испуга, чтобы вслушиваться в этот говор. Поужинав, он побрёл в общий спальный зал, завалился на скамью и, завернувшись в свой плащ, уснул мёртвым сном, едва слыша вой стихии за тонкой деревянной стеной. Это была первая ночь за последнюю неделю, которую он провёл не под открытым небом.

Он спал долго и проснулся в тревоге, потому что никто до сих пор не разбудил его и не выставил вон. Он ещё накануне признался хозяину, что денег у него нет. Трактирщик хмыкнул и подтолкнул его к очагу. В тот миг Адриан лишь устало возблагодарил Гвидре за то, что он изредка вкладывает частичку своего милосердия в зачерствелые человеческие сердца.

Выйдя на двор и завернув в конюшни, Адриан не нашёл в них своего коня.

Сперва он подумал, что у него в голове мутится от усталости, и обошёл денники ещё раз. Буревестника не было, хотя Адриан вчера сам завёл его в конюшню и лично попросил конюшенного мальчишку позаботиться о нём. Не без труда отыскав этого мальчишку и потребовав ответа, Адриан с изумлением услышал, что его лошадь продана хозяином двора. Какому-то из вчерашних постояльцев она приглянулась, он сразу купил её и уехал, едва только кончился ливень, потому что очень спешил.

И только тогда Адриан Эвентри сполна постиг глубину и безнадёжность собственной глупости. Милосердие, значит? Накормили-пригрели даром? Держи карман шире! С того, с кого нечего взять, шкуру сдерут — а не отпустят, пока не заплатишь сполна.

Что было делать? Кричать, топать ногами, драться? Пытаться объяснить, что произошла ошибка? Да не было никакой ошибки: видя, что у парня нет денег, трактирщик взыскал с него плату имуществом — намётанным глазом определив, что, кроме коня, с него больше нечего взять. А может, всё было ещё проще: заприметив растерянного и одинокого мальчишку, путешествующего куда глаза глядят без чьей бы то ни было защиты и покровительства, ловкий трактирщик решил его обобрать — а пусть кричит потом, надрывается! Кто его станет слушать? Да и, в конце концов, — кто поручится, что сам он добыл эту лошадь честным путём? А про то всегда можно вызнать у лорда-владетеля…

Адриану вовсе не хотелось видеться с лордом-владетелем. Ему хотелось сесть на землю и… нет, не ткнуться лицом в траву. Хотелось рвать эту траву клочьями, пока земля не станет такой же голой и беззащитной, как он сам.

Он не стал закатывать скандал, хотя по выжидательному, изучающему взгляду трактирщика, который поймал на себе, когда выходил со двора, понял, что тот не только ждал свары, но и хотел. Начал что-то подозревать?.. Эх, Адриан, прав был Том, веля тебе держаться подальше от людей. Горе одно от этих людей. И ты это горе только приумножишь, если спасёшь их от чёрной оспы.

«Но чем же ещё мне быть?» — подумал Адриан, ступая на размытую до состояния жидкой каши дорогу и увязая в ней сапогом по щиколотку. Он радовался уже тому, что вчера отцепил от седла узелок с едой. По крайней мере голод ему на первое время не грозил.

Он шёл какое-то время, хлюпая подошвами по грязи — и радуясь, что додумался не продавать сапоги. Шёл и радовался, что алчный трактирщик не узнал в нём мальчика, которого ещё недавно повсюду разыскивали Индабираны. Радовался, что, пока спал ночью в общем зале, никакой старый извращенец не попытался пристроиться к нему рядом на скамье. Он радовался, что свободен, что дышит, что жив. Радовался и лишь изредка утирал рукавом щёки, размазывая по ним влагу и грязь.