Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был отличный военачальник, огромной человеческой воли и колоссального мужества.
После общения с Лукиным писатели пошли к бойцам. Шолохов перечислит их в своём очерке, это всё реальные люди: весёлый артиллерийский полковник Николай Гросицкий, младший лейтенант Наумов, разведчик Белов и отдельно поразивший Шолохова, как написал он, «повар», но на самом деле адъютант Козлова – Анатолий Недзельский, который исхитрялся в такое-то время, набрав в лесу ягод, сварить своему Михаилу Ивановичу варенье; обед неизменно доставлял в любое место на передовой, где бы генерал ни находился, а если случалась атака, откладывал свои кастрюльки и, взяв винтовку, вступал в бой.
«Бывает, – вспоминал в своей манере Шолохов, – иначе: готовя борщ, слышит он… “ура” и… всеми помыслами находясь там, на поле боя, сыплет он рассеянной рукой в котёл сахар вместо соли и миндаль вместо перца…»
Из 20-й армии поехали к Коневу, в 19-ю. Неподалёку, на той же Ржевско-Вяземской линии обороны, в газете «Боевой путь» 32-й армии, служил и Василий Кудашёв. Но до него Шолохов добраться не мог.
Писателей сопровождал дивизионный комиссар, начальник политуправления Западного фронта Дмитрий Лестев. Вспоминал: «Фадеев и Шолохов уже давно не комсомольцы и не приписаны к взводам, а ведут себя так же. Намаялся я с ними! Уйдёт Шолохов с интересным ему человеком вроде бы для уединённой беседы, а вскоре – уже на передовой…»
Едва прибыли в расположение 19-й армии, Шолохов тут же начал каждого встречного-поперечного расспрашивать: а где здесь донские казаки?
Удалось найти всё-таки. Встреча была и радостной, – знаменитый земляк приехал, депутат, – и горькой. Донцы порассказали про своё житьё-бытьё, – в том числе о том, как им пригнали, наконец, коней, а… сёдел не оказалось. Как воевать?
Сердце полнилось впечатлениями – то трудными, то обнадёживающими.
В 19-й довелось повидаться с братами-писателями: заглянул к ним в газету – три километра от передовой – сосновый лес восточнее деревни Вадино. Военкор Илья Котенко вспоминал: «Появились они неожиданно, когда мы, расположившись на брезенте, поедали свой военторговский обед. Первым из-за маленьких сосенок вышел Михаил Александрович. Увидев нас, он остановился, поджидая Фадеева, Петрова и сопровождавшего их работника политотдела армии (Лестева. – З. П.)… Затем сделал несколько шагов вперёд и, чуть улыбаясь, приложил руку к зелёному козырьку фуражки:
– Здорово, земляки!
Мы вскочили…
Только наш старейшина, любимый “батя”, писатель Александр Бусыгин, с ухмылочкой вытер ладонью рот и, поправив выгоревшую, закапанную смолой пилотку, шагнул навстречу:
– Здорово, Михаил Александрович!
– Здравствуй, Александр Иванович!
Они поздоровались чинно, чуть склонив головы, но в глазах обоих бегали какие-то удивительно милые бесенята, а затем, видимо не выдержав, они – и Шолохов, и Бусыгин – бросились друг к другу и обнялись так, что, казалось, намертво прикипели к спинам их руки.
Затем Бусыгин поцеловался с Фадеевым, крепко пожал руку Петрову и как-то ловко обхватил их всех троих».
В большой, крепкой землянке собрались все вместе – старинный знакомый по Ростову, бывший редактор ростовского журнала «На подъёме» Александр Бусыгин, Штительман, Кац, ещё один поэт, по роду донской казак, Анатолий Софронов и переводчик «Алисы в стране чудес», хохол Александр Павлович Оленич-Гнененко – он тоже жил в Ростове с 1931 года.
Порассказали о своём житье-бытье.
Оттуда Шолохова, Фадеева и Петрова вызвали к Коневу. На обратном пути обменивались мнениями.
– Ну что скажешь? – вполголоса спросил Фадеев. – Вроде неплохо наши экипированы.
– Пленных видел? – жёстко спросил Шолохов.
– Ну?
– Надрессированные машины.
Одного из немцев Шолохов опишет в очерке «Военнопленные», чтоб советским людям было понятно, с кем они имеют дело.
«Танкист. Был во Франции, в Югославии, в Греции. Танк его вчера в бою подорвал красноармеец связкой ручных гранат. Выскочив из машины, отстреливался. Ранен четырьмя пулями. Раны лёгкие. Изредка морщится от боли, но держит себя с нахальным, напускным мужеством. Отвечая на вопросы, не поднимает глаз. На некоторые вопросы категорически отказывается отвечать, но зато обстоятельно, заученными фразами говорит о превосходстве германской нации, о неполноценности французов, англичан, славянских народов. Нет, это не человек, а плохой пирог с дурно пахнущей начинкой. Ни одной своей мысли, никаких духовных интересов. Спрашиваем, знает ли он Пушкина, Шекспира. Он морщит лоб, думает, потом задаёт вопрос:
– Кто это такие? – И, получив ответ, кривит тонкие губы презрительной усмешкой, говорит: – Не знаю и знать не хочу. Не испытываю в этом надобности.
Он уверен в победе Германии. С тупым, идиотичным упрямством он твердит:
– К зиме наша армия разделается с вами и тогда со всей силой обрушится на Англию. Англия должна погибнуть.
– А если Россия и Англия разделаются с Германией?
– Этого не может быть. Фюрер сказал, что мы победим, – глядя себе под ноги, отвечает пленный. Он отвечает, как неумный ученик, твёрдо заучивший урок и не утруждающий себя излишними размышлениями.
Что-то фальшивое, неправдоподобно-уродливое есть в облике этого юноши, и только одна фраза звучит у него по-настоящему искренне:
– Жаль, что моя военная карьера прервана…»
* * *
Сохранилось несколько фотографий тех дней.
Шолохов рассматривает трофейный танковый гироскоп, подаваемый ему офицером; рядом, улыбаясь, стоят Петров и Фадеев. Они оба заметно выше Шолохова.
Все трое и группа бойцов и командиров – возле подбитого немецкого огнемётного танка «Фламинго».
Фадеев и Шолохов рассматривают прибор для дымопуска.
Эти три фото сделаны в 20-й армии.
Следующие – уже в 19-й.
Шолохов и Фадеев – на лёгком танке.
Шолохов, Фадеев, Петров и группа командиров во главе с Коневым на кромке передовой рассматривают позиции.
Шолохов и Фадеев сидят за столом. Рядом – Петров. Перед писателями стоит, рассказывая что-то, Конев. В кадре – несколько штабных офицеров.
На нескольких фото виден орден Ленина на груди у Фадеева. Шолохов без ордена. Все в гимнастёрках, с отложными воротничками. Через плечо – портупеи и широкие лямки от противогазов.
Уезжая, Шолохов пообещал Коневу, что напишет о нём, о его армии.
В «Красной звезде» тогда о Коневе писали много, но генералу, конечно же, хотелось шолоховского слова.
Заглянул к Ортенбергу посоветоваться, тот Шолохова огорошил:
– Михаил Александрович, 28 августа был мне звонок. «Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин». Слышу: «Здравствуйте…» – «Слушаю вас, товарищ Сталин!» – «Довольно писать о Коневе», – и положил
