Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

21 июня Шолохов был на заседании Вёшенского бюро: обсуждали сенокос, рассказывал в шутливой своей манере, как там в Эстонии обстоят дела на селе и чего мы тут ещё не додумались воплотить в жизнь из применяемого там. Наконец-то не было больше в станице ни стукачей, ни доносчиков. И даже с главой местного НКВД Лудищевым сложилась вполне себе дружба.

Потом пошли на спектакль в Вёшенский театр колхозной казачьей молодёжи: давали «Поднятую целину». Луговой и Шолохов сидели рядом. Казак Тимофей Иванович Воробьёв – который теперь с гордостью носил прозвище «дед Щукарь», уверяя, что его так чуть ли не с детства зовут – тоже был в зале, торжественный как на именинах. Сам на себя потешался и других потешал – иной раз и неясно было: на сцену смотреть или на него.

После спектакля всё не могли расстаться: смеялись, строили планы на следующие постановки – ведь и «Тихий Дон» надо делать. Щукарь в шутку просился сыграть Мелехова.

Только в тёплую маревную полночь разошлись.

Глава двенадцатая

Битва

В последние предвоенные годы литераторов начали зачислять в штат печатных изданий при Наркомате обороны. Как штатный работник, писатель получал воинское звание и увольнялся в запас. В случае войны он, уже как военный, призывался на фронт. Работать по профессии, то есть писать в боевых условиях.

23 июня 1941 года Шолохов отправил из Вёшенской срочную телеграмму наркому обороны СССР маршалу Тимошенко: «Дорогой товарищ Тимошенко! Прошу зачислить в фонд обороны СССР присуждённую мне Сталинскую премию первой степени. По Вашему зову в любой момент готов стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину». Подпись: полковой комиссар запаса РККА писатель Михаил Шолохов. В переводе на воинское звание – плюс-минус полковник. Звания, судя по всему, тоже определял лично Сталин, внимательно следивший за иерархиями.

Переведя в фонд обороны сто тысяч лауреатских рублей, – огромную сумму по тем временам, – Шолохов заложил в культурной среде новую традицию. К вложенным лауреатским он накинул ещё 50 тысяч из накоплений.

Сталин и этот жест, конечно же, заметил, оценил.

Следом за Шолоховым свою премию в 50 тысяч рублей передаст Лебедев-Кумач. В течение войны множество писателей и других деятелей культуры последуют шолоховскому примеру.

«Ключи от Берлина уже бывали в руках русских военачальников», – скажет Шолохов на первом же, 23 июня, митинге в Вёшенской. Он воспринял происходящее не только как нагрянувшую беду, огромности которой, увы, не представлял тогда никто, но и как продолжение работы по сшивке времён: пришло время восстановленному в правах казачеству напомнить о прежних своих ратных победах.

Очерк «На Дону», над которым Шолохов работал в Вёшенской в первую неделю войны, 4 июля опубликует «Правда». Там появляется архетипический донской всадник – казак как таковой: «Всадник сворачивает в рожь и тотчас исчезает: не видно лошади, не видно белой рубашки всадника, только околыш казачьей фуражки…»

Это донское воинство возвращается к извечной своей работе.

Собеседник Шолохова, старый донец, говорит: «Что будет, когда покличут на фронт нас – бывалых, какие три войны сломали? Рубить будем до самых узелков, какие им, сукиным сынам, повитухи завязывали!» Три войны: Русско-японская, донцы воевали и там, Первая мировая, Гражданская. И есть твёрдое ощущение, что, говоря о Гражданской, Шолохов имел в виду воевавших за обе стороны. Новую войну он видел как возможность великого всенародного примирения, когда снимутся все прежние явные или надуманные вины. Когда Григорий Пантелеевич Мелехов будет прощён навсегда.

И вот старый донец на страницах «Правды» говорит: «…вспомнил за германскую войну, а мне довелось на ней до конца прослужить, вспомнил про то, как врагов рубил… Восьмерых вот этой рукой пришлось уложить, и всё в атаках. – Казак смущённо улыбается, вполголоса говорит: – Теперь об этом можно вслух сказать, раньше-то всё стеснялся… Двух Георгиев и три медали заслужил. Не зря же мне их вешали?»

Слава казачества, служившего своему Отечеству, поругана быть не может: вот на чём настаивает Шолохов.

«И вот лежу ночью, об прошлой войне вспоминаю, и пришло на ум: когда-то давно в газетке читал, что Гитлер будто тоже на войне германской был. И такая горькая досада меня за сердце взяла, что я ажник привстал на кровати и вслух говорю: “Что же он мне тогда из этих восьмерых под руку не попался?! Раз махнуть – и свернулся бы надвое!” А жена спросонок спрашивает: “Ты об ком это горюешь?” – “Об Гитлере”, – говорю ей…»

Вёшенский житель Владимир Бондаренко вспоминал о тех же днях: «По дороге догнал старика-колхозника, который на волах вёз бочку воды для участников воскресников. Дед не знал меня, я не знал его. Поздоровались. Старик спросил, куда я иду, и предложил сесть к нему на арбу. Сразу же, конечно, завязался разговор о войне.

Старик сказал:

– Вот я говорю своим товарищам-старикам: каков бы ни был плохой родной отец, а он всё же дороже любого отчима. А немца мы знаем.

Как выяснилось из дальнейшего разговора, мой подводчик – казак – участвовал в Первой мировой войне. В 1930 году был раскулачен и выслан в Сибирь, в один из совхозов Мариинского района Кемеровской области. В 1940 году ему разрешили вернуться на родной Дон. И вот, даже для него, как бы ни была плохой советская власть, она всё же своя, родная, а немец – это чужак».

Шолохов ничего не выдумывал. Сказанное им в «Правде» в очередной раз было правдой.

* * *

Один за другим пошли на фронт шолоховские товарищи.

Вася Кудашёв уложил в рюкзак вместе с самым необходимым… четыре тома «Тихого Дона». Юра Лукин – «Тихий Дон» в одной огромной книге.

Как же они его любили!

Пришёл и шолоховский черёд.

Должность начальника Главного политуправления Красной армии занимал Лев Мехлис. 15 июля он был на приёме у Сталина.

– Думаю, надо задействовать товарища Шолохова, товарищ Мехлис. Он давно изъявил готовность. Вот взгляните, это его телеграмма.

Главред центрального армейского печатного органа, газеты «Красная звезда», Давид Ортенберг вспоминает, что Мехлис его вызвал «в середине июля». Значит, это было 16-го или 17-го числа.

Мехлис показал Ортенбергу переданную Сталиным шолоховскую телеграмму на имя Тимошенко трёхнедельной давности: «Помощь товарища Шолохова в вашей работе будет очень кстати, верно, товарищ Ортенберг?»

Ортенберг признавался в мемуарах, что это была честь, на которую его редакция даже не рассчитывала: всё-таки самый статусный, самый знаменитый писатель страны!

Он пишет: «Я не ушёл до тех пор, пока не был подписан приказ о призыве Шолохова из запаса в кадры