Елизавета I - Маргарет Джордж

Этот возглас исходил из самой глубины моей души.

– Что вы имеете в виду, ваше величество?

– Я имею в виду, неужели корона никогда не будет вне опасности и в нашей многострадальной стране никогда не воцарится мир?

– Опасность – это то, что существует всегда, – пожал он плечами. – Но ваше правление будут вспоминать как Камелот, золотой век Англии.

– Золотой и утраченный. Я предпочла бы железо и стойкость.

– Это и делает вас великой властительницей, – заметил он. – Вас не так-то легко ослепить показным блеском. Если вообще возможно.

– О, я весьма ценю все, что блестит и переливается. Я неоднократно пользовалась подобными вещами с умом. Но я не обманываюсь ни относительно их сущности, ни относительно их ценности. Внутри, под блеском, нужно железо.

– Я огорчил вас, – вздохнул он.

– Как правда может меня огорчить? Правда есть правда.

– Правда бывает уродливой.

– Не столь уродливой, как горгона Медуза. Нельзя допускать, чтобы она обратила нас в камень, парализовала нас. Я должна быть готова. Я буду ждать появления Мордреда. Теперь я знаю, что он в пути.

Когда он ушел, я поникла в своем кресле. Готова ли я? В последний раз сражение за корону состоялось между моим дедом и Ричардом на Босвортском поле. Больше ста лет тому назад. Но никто не забыл об этом. Ограда вокруг усыпальницы Генриха в Вестминстерском аббатстве, которую я совсем недавно видела, символизировала лежащую в кустах потерянную корону, которую ему оставалось только подобрать. В тайной переписке касательно престолонаследия, перехваченной не так давно Робертом Сесилом, содержались спекуляции относительно того, кто может унаследовать корону после меня, а также говорилось, что она едва ли упадет в кусты за неимением претендентов.

Никто в Англии не забыл той битвы, которая до сих пор считалась последней. Но теперь Ди утверждал, что она была не последней, а предпоследней.

74. Летиция

Март 1600 года

Зима не желала сдавать своих позиций, вцепившись в нас мертвой хваткой мастифа; терзала наши щеки и руки пронизывающим холодом и ледяным ветром. Несмотря на перчатки и притирания, я уже не могла вспомнить, когда мои руки не были обветренными, красными и не шелушились. Мы продолжали ютиться в Эссекс-хаусе, экономя на дровах и почти не зажигая свечей, так что в доме царила вечная ночь. Лишь когда Уилл приходил к нам репетировать, я зажигала все огни, делая вид, что мы живем так постоянно. Впрочем, приходил он нечасто, и все остальное время мы прозябали в потемках. Уилл в этом сезоне просто разрывался на части: играл в спектакле перед королевой на Рождество, доводил до совершенства несколько новых пьес и сражался со своей драмой про Гамлета. Наверное, таким способом он двигался вперед. Он даже ввязался в несколько судебных тяжб и свар со своей труппой. От них ушел ведущий актер, игравший шутовские комические роли, а для того, которого они взяли на замену, требовалось внести некоторые изменения в сценарий. Состав театральной труппы, кажется, меняется постоянно. Примерно как лица при дворе.

Роберт оправился от болезни и теперь потихоньку восстанавливал силы. Во всяком случае, так мне говорили. Видеться с ним мне не разрешали, и Фрэнсис тоже, несмотря на все ее мольбы. Пребывание на грани смерти обострило в нем религиозную манию, и теперь он проводил долгие часы в исступленных молитвах, как когда-то – за выбором нарядов и в попойках. Умеренность не была свойственна ему ни в чем. Королева тем временем, заточив его в Йорк-хаус, и думать о нем забыла, а все свое внимание сосредоточила на очередных дипломатических усилиях с прибывшим в Лондон голландским посольством.

А потом внезапно, не изменяя своему характеру, издала приказ освободить сэра Эджертона от должности тюремщика при Роберте, а самого Роберта вернуть в Эссекс-хаус под надзор сэра Ричарда Беркли. Ему было по-прежнему запрещено выходить из дома; посещения также не дозволялись. Нам было предписано без промедления оставить особняк и найти себе другое жилище.

– Ну и куда, по ее мнению, мы должны перебраться? – спросила я Фрэнсис. – У меня нет в Лондоне никакого другого пристанища.

– Полагаю, она хочет, чтобы мы уехали из Лондона, – отвечала она. – Мы можем уехать в Барн-Элмс. Это не так далеко от города.

– Или в Уонстед. Но это еще дальше.

Не говоря уж о Дрейтон-Бассетте! С таким же успехом я могла уехать в Кадис.

– У Чарльза Блаунта есть дом в Лондоне, – подал голос Кристофер. – Не слишком роскошный, но хотя бы в пределах городских стен. Там живет Пенелопа, не сможет же она отказать в крове матери и семье брата?

– Еще как сможет. Скажет, что там нет места. Вполне возможно, что его там и нет.

– Лучше маленький домик с мебелью, чем огромный пустой особняк, – заметил Кристофер.

– О, да это тянет на библейскую мудрость, – произнесла я шутливым тоном.

В последнее время Кристофер взял за обыкновение носить в рукаве четки. Своими словами я предупреждала, что это не осталось для меня не замеченным.

– Значит, мы напросимся жить к Пенелопе? – спросила я.

– У нас нет выбора, если мы хотим остаться в Лондоне. Мы ведь этого хотим? – сказал Кристофер.

– Да! – горячо отозвалась Фрэнсис. – Мы должны находиться поближе к Роберту!

Вот и настал тот неизбежный миг, когда пришлось идти на поклон к собственным детям. Теперь я в нужде. А им, моим детям, придется мириться с моей беспомощностью и моими просьбами.

Пенелопа жила в северо-западной части города, в большом доме неподалеку от стены, отделявшей Криплгейт от Олдерсгейта. Место было достаточно тихое, защищенное от городского шума и толчеи огромным, обнесенным стеной садом.

– Пенелопа! – позвала я и забарабанила в массивную деревянную дверь.

Остальные гуськом выстроились за мной, точно вереница хорошо одетых попрошаек.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась улыбающаяся Пенелопа собственной персоной.

– А вот и моя бездомная родня пожаловала, – приветствовала нас она. – Как жаль, что вас привел под мой кров столь печальный повод.

Хотела ли она таким образом выразить огорчение тем, что из-за ее скандальной связи с Чарльзом Блаунтом они редко принимали официальных гостей? Или же тем, что мы оказались в столь бедственном положении? Наверное, и тем и другим.

– Давно было пора, – сказала я, переступая через порог и делая остальным знак следовать за мной.

Первой в дом вошла Фрэнсис, затем ее старшая дочь Элизабет, девятилетний Роберт и кормилица с малышкой на руках. Замыкал шествие Кристофер, которому явно было не по себе оттого, что приходится идти к кому-то на поклон.

– Добро пожаловать, – сказала Пенелопа. –