Елизавета I - Маргарет Джордж

– Вас мне стоит за это благодарить, – сказала я Фрэнсису Бэкону, который прибыл в Уайтхолл, чтобы выразить мне свое почтение перед тем, как отправиться в Йорк-хаус.

Он низко поклонился, но благоразумно не стал ничего говорить.

– Ну, вы готовы? – рявкнула я на него. – Только смотрите, чтобы это было последнее слушание! Я по-прежнему считаю, что суд был бы лучше. Но нет, вы с Сесилом отсоветовали мне устраивать суд, а вы у меня две самые светлые головы, так что я решила подождать. Но лучше бы вам оказаться правым!

– Я знаю, что прав, ваше величество, – сдержанно улыбнулся он. – Публичный суд раздул бы его популярность и поддержку в народе. Эссекс воспользовался бы им, чтобы продемонстрировать свои сильные стороны и изгладить свои ошибки из памяти людей. Тогда судить стали бы уже вас. А так, на закрытом заседании перед членами комиссии и двумя сотнями тех, кого мы сами выбрали, мы сможем контролировать информацию.

Я хмыкнула. Эссекс с его способностью заполнять собой всю общественную дискуссию до смерти мне надоел. Даже находясь в заточении, он умудрялся, подобно пару, просочиться наружу. Люди желали знать, почему герой Кадиса (до чего же быстро все они позабыли про Ирландию!) находится под арестом без суда и следствия. Но чего они не видели и не в состоянии были уразуметь, так это того, что без его раздражающего присутствия правительство работало лучше, а Ирландская кампания наконец-то начала продвигаться успешно. Его отсутствие в общественной жизни продемонстрировало, насколько ненужной фигурой он был. Поэтому в попытке положить конец слухам я решила провести слушания и допросить его относительно всех обстоятельств. Объявлять его виновным или невиновным по итогам не предполагалось. Решать его судьбу было мне, а не какому-то судье.

Местом действия предстояло стать Йорк-хаусу. Фрэнсис, который входил в число четырех обвинителей, поправил шляпу и двинулся к выходу.

– Отнеситесь ко всему как можно внимательнее, – напутствовала я его.

Эссекса заставили опуститься на колени перед длинным столом, за которым восседали члены комиссии; чуть погодя ему принесли подушку, а еще некоторое время спустя и кресло. Допрос длился с восьми утра до семи вечера. Весь провальный Ирландский поход был разобран по косточкам, перечислены все вопиющие промахи Эссекса. Все это я уже слышала – в Нонсаче. Бэкон зачитал выдержки из письма, которые Эссекс написал мне после того инцидента на Тайном совете, когда он намеревался замахнуться на меня шпагой. В нем он пытался свалить всю вину на меня, заявляя: «По-вашему, правители не могут ошибаться? А подданные не могут стать жертвой несправедливого обращения? Это земная власть или неограниченное самодурство? Прости меня, Господи, но я никогда не смогу подписаться под подобными принципами». В то время как эти выдержки могли пролить свет на причины его недовольства, к сути дела они мало что добавляли.

В конце заседания, несмотря на то что приговор не был вынесен, Эссекса лишили всех его должностей – граф-маршала Англии, тайного советника, командующего артиллерией. Оставили ему лишь самую первую должность, должность королевского конюшего – по личной милости королевы. Ему было приказано вернуться в заключение и пребывать там до тех пор, пока ее величество не изъявит свою волю.

Изнуренный длительным допросом и все еще не до конца оправившийся от недавней болезни, он снова слег в постель.

– Вы прекрасно держались, – сказала я Бэкону.

– Я чувствовал себя ужасно, – признался он. – Это было все равно что избивать ребенка с завязанными глазами.

– С завязанными глазами?

– Он не знал, что ему предстоит, – пояснил Бэкон. – И не мог защититься.

Его слова устыдили меня – что, по всей очевидности, входило в его намерения.

– Это правда, он находился в уязвимом положении, – согласилась я. – Но ребенок не сможет ничему научиться, если его сперва не научить смирению. Ваш друг продемонстрировал упорное нежелание учиться. Теперь, возможно, у него откроются глаза.

– Как вы намерены с ним поступить? – спросил он без обиняков. – Это единственный оставшийся незаданным вопрос, и тем не менее его нельзя было поднять.

– Я не в силах освободить его до тех пор, пока не увижу, что это безопасно. Когда я смогу доверять ему, тогда и посмотрим.

– Что он должен сделать, чтобы развеять вашу обеспокоенность?

– Я не знаю, Фрэнсис. Я пойму, когда почувствую это.

Все улеглось. Жизнь шла своим чередом, с виду даже весело. Как и всегда в летнюю пору, мы наслаждались венчаниями, катаниями на лодках и пикниками на свежем воздухе. Слушания в Йорк-хаусе дискредитировали Эссекса в глазах всех сколько-нибудь влиятельных людей, так что при дворе у него больше не было сторонников, а распри и разногласия, наш всегдашний бич, наконец-то прекратились. Для меня это было огромным облегчением и давно заслуженным отдыхом.

Первого июля я освободила Ричарда Беркли от должности надзирателя, но выходить из дому Эссексу пока что по-прежнему не разрешалось. Выпускать его на свободу я планировала постепенно.

Под конец августа я сняла ограничения на передвижение. Он мог не сидеть больше в стенах своего дома и волен был идти куда хочет, но не ко двору. Появляться при дворе ему было воспрещено.

– Вы жестоки в своей доброте, – упрекнула меня Кэтрин. – Вы выпускаете его, но запрещаете появляться в единственном месте, где он черпает силы.

– Именно. Он стал слишком уж силен – за мой счет. Я собственными руками вскормила львенка, который обратился против меня. Пусть теперь ищет себе еду в другом месте.

Меня беспокоило состояние моих дел. Просить у парламента новые субсидии я не могла и потому потихоньку продавала принадлежащие короне земли и драгоценности и вынуждена была даже устроить распродажу имеющих рыночную ценность объектов из сокровищницы.

Я сидела и смотрела на Большую печать моего отца, часть моего наследства. Выглядела она по нынешним временам старомодно, но это была историческая ценность, и за серебро можно было выручить хорошие деньги. Но расстаться с ней значило для меня потерять часть отца. Его пальцы держали ее, его руки бережно прятали ее в бархатный мешочек.

– Прости меня, – пробормотала я, убирая печать подальше с глаз, пока не потеряла решимость.

Мне нужны были деньги, из любых возможных источников. Откуп на налог на сладкие вина, эксклюзивное право на который я десять лет тому назад передала Эссексу, истекал в конце сентября. Я заберу его обратно. Не хватало только, чтобы проштрафившийся придворный получал с него доходы, в то время