Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Где-то в глубинах сознания ему чудилось, что какой-то голос нашептывает ему с настойчивой лаской и приказывает ему заснуть и спать, спать.
Зеркало продолжало медленное вращение, и Жиль не мог больше противиться этому очарованию.
Он уже не видел и не слышал, как итальянец медленно приближался за креслом с протянутыми к нему руками. Вся вселенная опрокинулась на Жиля, и он погрузился в сладкий сон, полный сновидений.
Картины и ощущения прошлого пришли к нему откуда-то из глубины памяти. Он вновь увидел встреченные за его короткую жизнь лица. Он стал вновь Жилем Гоэло, маленьким босоногим крестьянским мальчиком в песках Кервиньяка, нелюбимым внебрачным сыном Мари-Жанны, взбунтовавшимся учеником коллежа Сент-Ив де Ванн, ослепленным возлюбленным непокорной Жюдит де Сен-Мелэн, будущим священником, покинувшим семинарию, укравшим лошадь, чтобы быстрее устремиться навстречу своей судьбе.
Затем он увидел себя секретарем Рошамбо, молодым солдатом, адъютантом де Лафайета, Джорджа Вашингтона, лесным охотником, компаньоном Тима Токера, пленником ирокезов, страстным любовником индейской принцессы Ситапаноки, славным воином при Йорктауне, признанным на пороге могилы человеком, который дал ему жизнь, офицером королевских драгун, безутешным мстителем за Жюдит, осужденным ее презренными братьями на ужасную смерть.
Перед ним возникли и недавние события. Улыбающиеся лица расцвечивали перемежавшиеся воспоминания. Лица Марии-Луизы, Каэтаны, таинственной графини — двойника Жюдит и королевы. Возникли и мужские лица: граф Прованский, выходящий из темной рощи Трианона, Ферсен с синяком под глазом и, наконец, странный врач-итальянец.
Но по мере того как сменялись его полупризрачные видения, они становились все более тягостными, болезненными, как будто какая-то другая тяжесть одолевала спящего, как будто двери его памяти тщетно силились закрыться.
Наконец все слилось в бурный поток вспышек, разноцветных пятен, все погрузилось в бездонную пучину, обитаемую какими-то темными призраками, из глубины которой исходил грозный голос, провозглашающий: «Скипетр нанес удар по Храму, но Храм сам нанесет удар по Скипетру, и тот обрушится в грязь и кровь! Горе Лилиям Франции и тем, что служит этим Лилиям! Горе служителям французских Лилий! Горе Лилиям!..»
А затем все исчезло. Остался лишь бездонный, черный, теплый, ласкающий водный поток, в котором Жиль плыл, счастливый и освобожденный от всего…
Утренний луч солнца, проникший сквозь полосатые шелковые занавески, заставил вздрогнуть веки шевалье. Он заморгал, протер глаза, широко зевнул, поднялся на локте и обнаружил, что он лежит на ковре рядом с диваном, на который его, видимо, положили.
Быстро поднявшись, он потянулся, осмотрелся, обнаружил себя вновь в библиотеке, где был принят врачом. Не было никаких следов их ужина, не было никого. В комнате был идеальный порядок. Лишь около кресла стояли его сапоги да на спинке висел его мундир. Стояла полная тишина.
Жиль отдернул штору, солнце наполнило своим светом комнату. Окна выходили на маленький запущенный садик, где сорняки расползлись среди кустов роз до самых стен, увитых плющом.
Звук открывающейся двери заставил его обернуться. Он увидел вошедшую толстую женщину в чепце и фартуке, вооруженную метлой. Увидев незнакомца, она вскрикнула, выронила все свои принадлежности.
— Ради всех святых! Что вы здесь делаете? Кто вы?
— Как это кто я? А почему это должно вас касаться? Извольте-ка сообщить господину графу де Калиостро, что я бы хотел попрощаться с ним перед отъездом и что я не отказался бы от чашки кофе.
— Кому сообщить?
— Вашему хозяину! Графу де Калиостро.
— А кто это?
Когда речь шла не о засаде или о службе, требующей терпения, то это терпение вовсе не было главной добродетелью шевалье. Он сначала обулся для придания себе большего достоинства, натянул на себя мундир, парик и предстал перед служанкой. Она на всякий случай подобрала метлу, вероятно, чтобы защищаться от неожиданного пришельца.
— Давайте договоримся. Этот дом принадлежит графу Оссолинскому?
— Да, но это так, призрак. Он никогда не бывает здесь.
— Возможно. Но я предполагаю, что вы же не можете не знать, что граф Оссолинский предоставляет свой дом в распоряжение своего друга графа де Калиостро, когда тот приезжает в Париж.
— Но кто это? Я никогда о нем не слышала.
— Это невероятно. Я был вчера вечером принят графом. Мы поужинали. Тогда позовите консьержа.
— Какого консьержа? Уже на протяжении многих месяцев этот дом пустует.
— Ну, а кто вы?
— Я? Я вдова Радинуа. Я живу неподалеку на улице Святой Анастасии. Мой покойный муж служил у графа Оссолинского. Он следил за домом. И я вот работаю вместо него. Но клянусь крестом на могиле моей покойной матери, я никогда не слышала о вашем графе. И об этом, как его… консьерже.
— Ну вспомните же! Такой молодец большого роста. Должно быть, он поляк.
— Никогда не видала, — снова заверила его вдова Радинуа. — Когда господин граф наезжает в Париж, он привозит с собой всю прислугу. В последний раз это случилось добрых пять лет назад. Ну, если он имеет желание предоставлять свой дом друзьям, то разве я могу быть против? Вероятно, он дал ключ от дома вашему графу. Не мог же он пройти сквозь стену. Вот только следовало бы мне об этом сказать. Ну и что же теперь будем делать?
— Ничего. Приступайте к уборке. А я посмотрю, нет ли здесь моего вчерашнего хозяина. Но прежде всего вот что я сделаю.
Он устремился к маленькой дверце в глубине библиотеки, открыл ее и ахнул от удивления: не было никаких следов ни черной обивки, ни кресел и столика, ни предметов из серебра. Он увидел просто узкую комнатушку с голыми стенами, совершенно пустую, только на полу лежала стопка книг да стояла маленькая библиотечная лесенка. Совершенно ничего не осталось от тревожных украшений прошлой ночи.
Размышления его над еще одной тайной были прерваны вдовой Радинуа.
— Скажите, это случайно не для вас?
— Где вы это обнаружили? — спросил он, беря у нее письмо.
— Там, на камине. Там что-то написано. Ну а я, чего уж тут скрывать, читать-то я не выучилась.
Вот мой покойный муж, он-то умел читать. А настоятель храма Святого Людовика Христолюбивого говорил, что если бы он захотел…
Но Жиль не заинтересовался интеллектуальными способностями покойного Радинуа. Письмо было действительно адресовано ему, что следовало из размашистой надписи на конверте. Письмо было кратким и поэтому еще более тревожным.
«Не пытайтесь искать мадемуазель де Сен-Мелэн. Это будет опасно для ее жизни.»
Все было так
