Распутин - Иван Наживин

— Спасибо, станичники! — тронутый, сказал Алексеев. — Чем мы только отблагодарим вас?

— Об этом не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство… Обидите… — отвечал старик. — Вы свою кровь за нас проливаете…

— Да ведь вас и так, вероятно, чисто обобрали…

— Это так точно, ваше высокопревосходительство… — раздались голоса. — Ну для вас найдется… Кушайте на здоровьице…

— Ну спасибо, станишники… — сказал Алексеев. — Несите вот сюда, к самовару — да не все, всего нам и девать некуда…

— Кушайте, кушайте, а завтра свеженького принесем… Горяченького…

— А в дозор старики собираются уже, ваше высокопревосходительство… — сказал великан-конвоец. — Все будет как следует по порядку и по закону… Почивайте себе с Богом, отдыхайте…

— Спасибо, старина… — сказал Алексеев. — Помните: за Россией служба не пропадает…

— Эх, только бы дал Господь народу поскорее в себя прийти… — сказал старик. — Да с духом собраться… Ведь что наделали сукины сыны, и сами теперь не понимают… Сами себя сгубили…

— Идем, идем, старик… — раздались голоса. — Кушайте, отдыхайте, гости дорогие… Бывайте здоровеньки…

— Раненых наших, станичники, не позабудьте… — сказал Алексе-ев. — А для убитых надо будет утром могилу общую выкопать…

— Не извольте беспокоиться… — раздались голоса. — Распорядимся… А к раненым бабы давно уж прошли. Напоим, накормим, все, как следоваит… Ну, с Богом…

Все разошлись, и донец снова прижался спиной к печке.

Весь занесенный снегом и обледенелый, в комнату вошел вдруг Алексей Львов в коротком рваном полушубочке и в тяжёлой от снега папахе.

— Ба, Львов! — воскликнул изумленно казак. — С того света?

— Без малого… — отозвался зяблым голосом Алексей. — Брррр… Из Екатеринодара… Насилу пробился и совсем случайно на вас тут набрел… — говорил он, отряхиваясь. — Ну и погода!.. Такая и у нас на севере в диковинку… Доложите, сотник, о прибытии…

Чрез минуту Алексей стоял уже перед начальством.

— Ну молодец! — говорили генералы. — Рюмку водки, согреться? Только одно сперва: хорошие вести?

— Не совсем, ваше превосходительство…

— И не совсем, так все равно, согреться надо… — сказал Алексеев. — Вот выпейте… Как вы пробрались?

И пока Алексей делал подробный доклад о своей разведке в Екатеринодаре, о безумных расстрелах и бесчинствах, творимых большевиками, о все <растущем> недовольстве населения, а в особенности казаков, об энергичной деятельности лихих партизан Покровского и Шкуро, о скоплении в горах значительных групп повстанцев против большевиков, косоглазый донец ходил по комнате и все сердился:

— Черт бы его драл, этого окаянного корнета… Забыл… Вот окаянная душа!..

Деникин, приотворив дверь, позвал его:

— Идите, сотник, закусите…

— Если разрешите, я прошел бы рядом к офицерам, ваше превосходительство… — сказал тот благодарно. — Там все собрались…

— Как хотите… — отвечал генерал.

— Я сию минуту… — сказал донец. — Только стакан чаю выпью…

— Ну, ну, ну… — засмеялся Деникин. — Только крепкого на ночь не пейте, а то спать не будете…

Сотник лукаво улыбнулся в усы и торопливо вышел. В генеральской комнате слышались оживленные голоса, а из-за стены откуда-то вдруг раздались дружные и бодрые звуки корниловского гимна:

Смело мы в бой пойдемЗа Русь святую…

— Ну вот где-нибудь здесь в уголке и пристраивайтесь… — сказал Корнилов, выходя с Алексеем. — Главное, тепло…

— Покорно благодарю, ваше превосходительство… Здесь великолепно…

— Ну и устраивайтесь… — сказал Корнилов. — Я чрезвычайно благодарен вам. Сведения, доставленные вами, чрезвычайно важны… Завтра утром у нас будет совещание, и я прошу вас принять в нем участие.

— Слушаю, ваше превосходительство…

— Ну, отдыхайте…

Корнилов ушел. Алексей стал прилаживать себе за печкой постель на партах, но дверь отворилась, и в комнату вошла Галочка. На ней был удивительно шедший к ней, подчеркивающий ее чистоту и миловидность костюм сестры, а поверх длинный и мохнатый казачий тулуп внакидку.

— Здесь остановился капитан… — начала она и вдруг радостно вспыхнула: — Да это вы, Алексей?!

— Господи… Галочка… — пораженный, едва выговорил тот. — Я просто своим глазам не верю… Давно вы у нас? Вот чудо!.. — говорил он, целуя ее руки.

— Да дней пять уже… — отвечала она радостно. — Как вас послали в Екатеринодар, так на другой день я и приехала…

— Но как же пробрались вы в этом аду? — спрашивал он, не выпуская ее рук. — Это прямо изумительно…

— И сама теперь не знаю… Всего было в пути… — отвечала Галочка, не в силах сдержать счастливой улыбки. — Сперва целый месяц с мамой воевала, плакала — она против моих слез ничего не может сделать… — а потом поехала. В пути целый месяц была: где по железной дороге, где пешком, где на телеге. Думала уж, не доеду. Плакала сколько раз, — ну, однако, здесь не как с мамой: слезы плохо помогали…

И она рассмеялась…

— А ваши как? — спросил Алексей.

— Теперь ничего не знаю… Ведь они теперь как на Луне — никакой весточки… Голодают да плачут потихоньку… А Гриша ваш в большевиках орудует…

— О нем я не хочу ничего знать… — сухо и сурово сказал Алексей. — Брата у меня больше нет. Но, — снова просиял он, — какое это счастье, что вы приехали!.. Это был сумасшедший поступок с вашей стороны, но я рад, рад, рад…

Она сияющими глазами смотрела на него и все не отнимала рук.

— Галочка… — продолжал он. — Может быть, и не следовало бы… говорить еще… но душа так переполнена… и я знаю, что между братом и вами все кончено…

— Да. Я думаю, что и вообще это было какое-то недоразумение… — сказала девушка задумчиво. — Не… настоящее…

— А раз это так, то я могу сказать, как безумно люблю я вас, как я томился по вас, как тосковал… как рвался… — говорил он, восторженно глядя на нее. — Галочка… милая…

— Мне так сладко, так упоительно слушать вас, родной мой… милый… — блаженно и стыдливо говорила девушка.

— Так неужели же и ты любишь меня, моя Галочка? Немножко?

— Да… да… И много… И давно… — вся сияя, тихо говорила она. — Да, да…

— Какое сумасшедшее счастье! — воскликнул Алексей тихонько. — И подумать: только два часа назад в степи я думал, что погибаю окончательно…

Он призывно протянул к ней руки, и она, стыдливая и торжествующая, обняла его.

— Но только это в первый и в последний раз, — сказала она, потупившись, вся розовая и прелестная, как никогда. — До тех пор, пока это не кончится… Хорошо?

— Все будет так, как тебе угодно! — горячо воскликнул Алексей. — Только бы ты была близко, дорогая моя, необыкновенная Галочка…

— Oh, pardon, pardon, pardon![80] — проговорил, входя, корнет. — Имею честь принести вам мои поздравления с добрым вечером, сударыня… Капитан, приветствую вас с благополучным прибытием… И вы так сияете, что я, кажется, должен еще с чем-то поздравить вас…

— Можете… — улыбнулся Алексей. — Главнокомандующий только что поздравил меня с производством в полковники…

— Какое счастье! — воскликнул корнет. — И сам Главнокомандующий к тому же… собственноручно, так сказать, ан факсимиле… Мои комплименты, полковник! Поздравляю и вас, сударыня: Добровольческая армия обогатилась одним полковником! Ну а вишневка какая у этого конвойца, черт его совсем побери, так просто уму помраченье! Густая, черная, аромат, а во рту — ну чистый вот бархат… Бархат и огонь! Ноги так сами и ходят…

И снова за стеной дружно грянуло:

Смело мы в бой пойдемЗа Русь святую…

— Поют, веселятся, а завтра, может быть, умирать… — тихонько вздохнула Галочка.

— Галочка… — сказал корнет тепло. — Или, вернее, так сказать, сударыня… или, еще лучше, сестрица… Черт его знает, но теперь и умирать-то, право, одно удовольствие!

За стеной мужественно, дружно, вдохновенно гремела корниловская песня — о гордом мужестве, о сладкой жертве, о родине милой…

XVIII

В ЗАСТЕНКЕ

Весь поглощенный углублением и обострением революции, весь пылающий каким-то нездоровым огнем, Митя Зорин усиленно разыскивал свою несчастную, без вести пропавшую мать. Это было трудно: их в Окшинске знали мало. Наконец до него долетели глухие слухи, что по окраинам города и окрестным деревням кружится какая-то голодная сумасшедшая нищая. Сердце подсказало ему, что это была его мать. Но она была неуловима: появится и исчезнет, появится и исчезнет. Все в это тяжкое время были слишком заняты собой и близкими, чтобы интересоваться какою-то там сумасшедшей, а милиция, которой отдан был приказ задержать старуху, не очень беспокоилась об этом: вот охота была вожжаться со всяким дерьмом!..