Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

в борьбе с властью может только Государственная дума, а всякие другие общественные группы не должны путаться под ногами. На него набросился Чхеидзе, заявивший: «Это удар по рабочему классу, но помните, что вслед за гибелью рабочих последует и ваша гибель». Керенский заявил, что дело принимает серьезный оборот, и лучшим ответом был бы самороспуск ЦВПК в знак протеста. Коновалов бросился на защиту своего и Гучкова детища, заявив, что мысль о самороспуске, конечно, интересная, но важнее меры для «спасения Рабочей группы». Договорились в итоге только до того, чтобы в ближайшее время продолжить консультации. Петроградское охранное отделение с удовлетворением уведомило МВД: «Розовые перспективы хитро задуманных и через Рабочую группу подготовлявшихся массовых рабочих выступлений в значительной степени поблекли; но во всяком случае, если многие робкие души и отчаялись в возможности осуществления вожделенных достижений, то более стойкие и упористо-настроенные «завоеватели власти» могли с досадой воскликнуть лишь одно: «сорвалось, придется начинать с начала»[1653]. Радость спецслужб была явно преждевременной.

Подготовка массового выступления на 14 февраля продолжалась. Свидетельство этого находим в большевистском «Осведомительном листке» № 2: «В конце января по заводам стали распространяться листки (без всякой подписи) с критикой политики правительства и с призывом рабочим: направиться 14 февраля (день открытия Государственной думы) к Таврическому дворцу с требованием временного правительства. На заводах стали устраиваться митинги, где выступали сторонники «гвоздевцев» в защиту только что приведенного призыва»[1654]. Неожиданную помощь в этом деле меньшевикам и ЦВПК оказали большевики, ранее вовсе не расположенные устраивать акции по случаю собрания реакционной, на их взгляд, Думы.

В начале февраля большевики все еще воевали не столько за революцию, сколько против революционных иллюзий. Как вспоминал Шляпников, Русскому бюро «приходилось опровергать и бороться с некоторыми заблуждениями и иллюзиями товарищей относительно преувеличения сил рабочего класса в надвигавшейся борьбе», а «все разговоры о власти носили отвлеченный, «принципиальный» характер».[1655] Призывы руководителей Выборгского районного комитета использовать для решительных действий именно 14 февраля, присоединившись к демонстрации меньшевиков, были отвергнуты на совместном заседании Русского бюро и Исполнительной комиссии ПК. «Выступивший с докладом товарищ Молотов подчеркнул, что времена хождения ко дворцам кончились еще 9 января 1905 года и что большевики должны энергично выступить против грандиозной провокации, организуемой ликвидаторами-оборонцами».[1656] Вместо этого было предложено организовать 13 февраля демонстрацию под лозунгами «Долой царскую монархию», «Война войне!», «Да здравствует Временное революционное правительство!», приурочив ее к годовщине суда над депутатами-большевиками (суд проходил с 10 по 13 февраля 1915 года). «Если организация найдет момент подходящим для более широкого выступления, — говорилось в постановлении Бюро ЦК, — то призвать к демонстрации под нашими лозунгами. В случае продолжения движения и 14 февраля, способствовать расширению и углублению его, всюду противопоставляя свою политическую позицию гвоздевской политике поддержки реакционной Думы и либералов. Таким образом, инициатива движения и будет вырвана из рук гвоздевцев»[1657]. Однако этот замысел ЦК был отвергнут Петроградским комитетом большевиков, который перенес стачку на 10 февраля, чтобы этим еще более четко отмежеваться от демонстрации, организуемой Рабочей группой под реакционными лозунгами «усиления общественного значения Думы» и «войны до победного конца».

Однако в намеченный ПК день ничего путного не вышло: 10 февраля — в пятницу масленой недели — на большинстве предприятий рабочих распустили в середине дня, забастовали только три предприятия, до и то по чисто экономическим мотивам[1658]. Поэтому было решено перенести выступление на 14 февраля, призвав, правда, идти не к Таврическому дворцу, а на Невский проспект. Большевики впервые по факту солидаризировались с Думой.

Усилия ВПК и социалистов по провоцированию протестных выступлений давали результаты не только в столице, но и по всей стране. В январе и феврале 1917 года общее число бастовавших в России, по данным фабричной инспекции, превысило 676 тысяч человек, втрое превысив уровень тех же месяцев предыдущего года[1659]. Более того, за первые два месяца 1917 года прошло больше политических стачек, чем за весь 1915 и 1916 годы[1660].

Размах протестных выступлений, связанных с открытием Думы, ожидался настолько внушительным, что это испугало даже самих участников заговорщического процесса. Накануне открытия последней сессии Государственной думы обе противостоящие стороны — и правительство, и Прогрессивный блок — сознательно воздерживались от нагнетания страстей.

Последняя сессия Думы и продовольственный вопрос

Как всегда перед началом новой сессии, Родзянко 10 февраля отправился к императору с верноподданническим докладом. Обилия тем там не наблюдалось — обвинения исполнительной власти за недееспособность и отказ в поддержке кабинету Голицына. «Мы подходим к последнему акту мировой трагедии в сознании, что счастливый конец для нас может быть достигнут лишь при условии самого тесного единения власти с народом во всех областях государственной жизни. К сожалению, в настоящее время этого нет, и без коренного изменения всей системы управления быть не может… При всех этих условиях никакие героические усилия, о которых говорил председатель Совета министров, предпринимаемые председателем Государственной думы, не могут заставить Государственную думу идти по указке правительства, и едва ли председатель, принимая со своей стороны для этого какие-то меры, был бы прав и перед народным представительством, и перед страной»[1661]. Император принял Родзянко в Александровском дворце Царского Села весьма холодно. Выслушав его критику, Николай II недвусмысленно пригрозил роспуском Думы, если будут позволены высказывания, подобные осенним. Спикер пообещал революцию с самыми печальными последствиями, если Дума будет распущена. Сухо простились.

В Прогрессивном блоке возникли серьезные разногласия, носившие уже стратегический характер. «Это ощущение близости революции было так страшно, что кадеты в последнюю минуту стали как-то мягче, — вспоминал Шульгин. — Перед открытием Думы, по обыкновению, составляли формулу перехода. Написать ее сначала поручили мне… Это было стенание на тему «до чего мы дошли»[1662]. Настроения внутри кадетской фракции, задававшей тон в парламенте, колебались в широком диапазоне между готовностью возглавить правительство, которое возникнет в результате революции, и желанием защитить от революции власть действующую. С радикальных позиций выступал, естественно, Некрасов, входивший в готовившую переворот «тройку»: «В предстоящих России испытаниях мы не выступим в роли революционеров-разрушителей. Правительство само разрушило себя. Наша задача будет чисто созидательная; в бурю и хаос мы должны будем создать новое правительство, которое немедленно могло бы успокоить страну и приступить к громадной творческой работе». Ему возражал на глазах становящийся все более умеренным Милюков (полагаю, как историк он хорошо представлял, во что выливаются революции), который утверждал, что в случае революционных выступлений кадеты явятся «единственной сдерживающей и организующей силой, которая могла бы спасти правительство, примирить