Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Что такое «выход на тайник»? Да, в общем, «ничего такого военно-морского», как любил приговаривать Лисапед – он до Афгана морпехом служил. Где-то «на границе с Персией или Пакистаном» один из агентов советской разведки, передвигаясь с каким-нибудь караваном, оставлял в установленном месте-тайнике донесение. Вот его нужно было забрать и доставить в Кабул. Или, наоборот, не донесение забрать, а задание оставить. Или сделать и то и другое. В таких выходах вся группа работает на одного человека – офицера-агентурщика из разведцентра, который формально не подчинялся разведотделу. Агентурщик – единственный, кто знает точное месторасположение тайника, и только у него есть право выемки и закладки. Берегут этого офицера как зеницу ока. У группы спецназа в этом случае одна задача – тихо довести его до «скворечника», а потом так же тихо «проводить домой».

А «выход на отвлечении» – это задача чуть попроще, это просто рейд по отвлечению внимания от передвижения основной группы или нескольких групп. В таком выходе можно даже и пошуметь чуток, но без «ажиотаций», как говорил на инструктажах Ермаков…

Ранним утром пара Ми-восьмых с «двадцатьчетвёрками»[184] в прикрытии забрала группу Семченко вместе с Глинским и через час с небольшим высадила в районе Пурши. Вместе с Борисом группа насчитывала пятнадцать человек. Все в солдатской хэбэшке без знаков различия, все навьюченные, как ишаки. Свои автоматы оставили в роте, взяли на всякий случай трофейные китайские. Каждый нёс ещё по четыре боекомплекта, гранаты, воду, еду, нож, сапёрную лопатку и аптечку. Бронежилетов тогда не носили – жарко очень, да и слишком тяжёлыми они были в ту пору. Что ещё добавить? Два ручных пулемета на группу и снайперская винтовка. Рацию, конечно, – геологическую «Ангару», а не штатную. Эту «ангарку» берегли так же, как и агентурщика.

Как правило, в рейды выходили не в штатной обуви армейского образца, а в кроссовках. Особенно ценились чешские, они были самыми легкими и притом крепкими, с «непротыкучими», как выразился однажды Сарай, подошвами.

Группа приземлилась в зоне действий отдельного отряда спецназа. Там её встретил майор из разведотдела, которого все звали Боксёром. Этот Боксёр, матёрый и всё на свете видавший-перевидавший спец, в первую командировку занимался подготовкой афганских спецназовцев-«коммандос», из которых предполагалось создать две бригады. Офицер-агентурщик – с рябым крестьянским лицом – уже поджидал группу в палатке майора. Он вместе с Боксёром уточнил задачу группе Семченко, и после недолгого перекура вся группа, на этот раз уже в окончательном составе, снова загрузилась в вертолёты.

Петляя, «вертушки» летели до места десантирования ещё минут сорок. Точнее, не до самого места, а рядышком. Это «рядышком» составило ещё примерно километров десять до конечного пункта. Ближе вертолётам подлетать было нельзя – из соображений безопасности для тайника. Это ведь только кажется, что пространства в Афганистане огромные и безжизненные, на самом деле там за любой тропкой найдется кому приглядеть. А вертолёт – это слишком крупная цель, его сразу «засекают» и, между прочим, делают соответствующие выводы. Может, кто-то и считал «духов»[185] дикарями, но дураками они точно не были. И на советские тайники они охотились точно так же, как шурави – на «духовские» караваны.

…Ми-восьмые несколько раз садились, имитируя высадку групп, и снова взлетали над бесконечными однообразными сопками, маскируя настоящее место высадки. Наконец, «восьмёрки» в очередной раз последовательно друг за другом нырнули в плотную «цементную» пыль, и группа быстро десантировалась в заранее оговоренной очередности. Вертолёты сразу же ушли в сторону, туда, где, судя по звуку, барражировала ещё пара «вертушек».

Спецназовцы остались одни среди бескрайних голых холмов, тянувшихся до самого перевала Пурши. Ну а потом пошли к тайнику. Шли долго, почти целый день, с короткими привалами. Борис не то чтобы опозорился, но несколько неодобрительных взглядов от Семченко схлопотал, когда на привалах справлял малую нужду. Влад позорить его при бойцах не стал, но по-свойски шепнул тихонько, чтоб никто не слышал:

– Я ж тебе говорил, не пей с утра… Следы оставляешь по всему маршруту!

– Да какие следы, под этим солнцем всё через несколько минут высохнет, как и не было!

Семченко покачал головой и посмотрел на Глинского, как на «недоделанного»:

– Вот «филолух» – он и есть «филолух», как его ни дрочи… Высыхать-то высыхает, однако на запах шакалы потом приходят, начинают в этом месте лапами рыть… Вот по этим следам нас и можно «прочитать».

Глинский, и впрямь напившийся «про запас», только вздыхал виновато…

…Под вечер дошли до какой-то полуразрушенной глинобитной постройки. В этом месте вся группа стала готовиться к ночёвке, а офицер-агентурщик, взяв для прикрытия двух бойцов, отправился уже непосредственно к тайнику, до которого оставался примерно километр-полтора. Не доходя до «закладки» метров триста, он оставил спецназовцев прикрывать его и быстро нырнул куда-то в межсопочные складки. Что именно представляет собой тайник, не должен был видеть никто, кроме него…

Ночь прошла без происшествий, правда, Глинский почти не спал – так, продремал пару часов, чутко вслушиваясь в странные звуки густой афганской ночи…

Едва рассвело, тронулись в обратный путь, на этот раз шли не так долго, как накануне, уже часа через три их забрала пара «восьмёрок» и добросила до отряда Боксёра. Офицер из разведцентра остался там, а группа Семченко полетела «домой», в Кабул.

В роту Борис вернулся, как в дом родной. Офицеры поздравили его с первым выходом. Им Семченко ничего говорить не стал, как переводяга «описался». Самому же Глинскому Влад уже после того, как они вместе напарились-намылись в бане, сказал:

– Ну, с почином, ваше «переводяжье» благородие. Первый выход – почти как первая брачная ночь. У нас, конечно, не совсем как у лётчиков боевые вылеты, но скажу тебе неформально – где-то после седьмого выхода можно уже представлять на ЗБЗ[186].

– Всего-то семь? – наигранно удивился Борис. – Тогда я быстренько… Вся грудь – в медалях. И бронежилета не надо…

– Ну-ну, – сказал Семченко без улыбки. – Грудь-то не отвиснет? Сплюнь. И больше никогда не шути на эти темы.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – послушно сплюнул Глинский.

– Вот и молодец. Вообще, так гладко, как в этот раз, – далеко не всегда проходит. Ладно, Лисапед, я смотрю, он «голым» сидит. Простудится ещё. Давай его оденем. Тащи «майку».

– Уже здесь, – Лисапед развернул газету «Правда саурской революции» и достал сильно вылинявшую, видавшую виды, но всё же не рваную майку-тельняшку.

– Свою давай.

Борис только сейчас проникся торжественностью момента и полез в свой мешок. На четверых хватило заначки в полбутылки. Чокнулись. Долго жевали жаренную с тушёнкой капусту…

– Слушай, Влад. Если «выход не на караван», а как сегодня, когда на «духов» нарваться можно?

Влад пожал плечами и сказал как будто бы о своём:

– Можно и на «духов», но реже. Чаще мины, всякая срань… Или кто-то ногу сломает при высадке, или руку разобьет, натрёт себе чего-нибудь. По-разному бывает, поэтому до последней минуты молишься – лишь бы кто-нибудь чего-нибудь себе дуриком не прищемил. Или не отравился какой-нибудь гадостью…

Травились, кстати говоря, в Афганистане часто, а чаще всего дынями. Приторно-сладкие, они начинали бродить на жаре, и заработать понос через такую радость было делом абсолютно будничным. Довелось это испытать на своей шкуре (точнее – заднице) и Глинскому – причём в самый, что называется, неподходящий момент – недели через две после первого выхода капитан Ермаков решил сам «прогуляться» в рейд на «отвлечение». Борис отравился ещё накануне, но скрыл это от командира из-за боязни прослыть трусом. Этот благородный порыв дорого обошёлся Глинскому, фактически весь рейд «просидевшему на струе». Ему было очень плохо, но шёл он наравне со всеми и думал уже, что до Кабула живым не доберётся. Добрался. А уже в расположении роты в командирской палатке капитан Ермаков устроил ему форменный «пропиздон»:

– Ты не о себе, бля… думай, а о группе, о выполнении боевой задачи… А тебе важнее, кто о тебе что там подумает… Ты кто – спецназёр, твою мать, или просто московский засранец?! Хоть бы старика Халбаева не позорил…

После этой, прямо скажем, нехорошо пахнувшей истории ждать третьего выхода Борису пришлось чуть ли не месяц. Глинский уже думал, что Ермаков окончательно поставил на него клеймо «засранца», когда получил распоряжение вместе с группой Юры-Лисапеда прибыть в лагерь всё того же Боксёра «для последующего уточнения задачи». То ли простил капитан Борису предыдущий неудачный выход, то ли уж больно плотно пошла информация о том, что с караванщиками слишком часто стали туда-сюда шастать западные «товарищи». А раз так, то переводяга в любом рейде мог оказаться весьма и весьма кстати – никогда ведь точно не знаешь, где на кого наткнёшься.