Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Борис вздохнул и тоже не стал снимать рисунок со «своей» стенки, благо что рядом оставалось много свободного места. Он аккуратно положил под кровать гитару в кожаном футляре, застелил койку лежавшими на ней чистыми простынями и надел ярко-зелёную наволочку на подушку. Потом достал из вещмешка фотографию матери с отцом (ту, на которой отец был в «гражданке») и прикрепил её к стене у изголовья кровати. Дотронулся легко мизинцем до лиц отца и матери и тихо сказал им:

– Всё путём будет… Всё путём…

Затем Борис быстро переоделся в тренировочные штаны, надел кеды и направился в сторону спортивной площадки, попутно заметив, что модули на замок не запираются…

На самом деле Глинский попал в «хозяйство» под общим началом генерал-майора Виктора Прохоровича Иванникова по прозвищу Профи. Для любого офицера в любой должности служба под его руководством была действительно настоящей школой, в которой главным классом генерал (сам бывший спецназёр) считал то самое «поле», куда подполковник Халбаев направил Бориса «проветриться». С этого «поля» и начиналась вся разведка…

Что же касается непосредственно Бориса, то в кабульскую «придворную» роту его назначили формально потому, что в ней неожиданно открылась капитанская вакансия за счёт подорвавшегося на мине зампотеха.

Командир роты Ермаков так Глинскому и сказал:

– Пока у нас побудешь. Потом, ежели законного зампотеха пришлют, тогда тебя и передвинут, может, даже в сам разведотдел заберут…

(Почти так потом всё и вышло. В те годы в отдельных службах «ограниченного контингента» из всего офицерского корпуса почти четверть составляли прикомандированные. Часто это были просто толковые офицеры из «ненужных», то есть не очень востребованных на войне частей, например пэвэошники – ведь своей авиации-то у духов не имелось. Таких «толковых» офицеров прикомандировывали и в разведотдел – на время и без документальных назначений. Это позволяло существенно увеличивать практический штат без особой бюрократической волокиты. Так и Глинский уже через месяца четыре начал жить в Кабуле, что называется «на два дома». Но об этом речь ещё впереди.)

А пока до официального приказа о назначении капитан Ермаков поставил Борису первую «боевую задачу» – доказать соседствовавшим с ротой афганцам, что в части хрюкает вовсе никакой не поросёнок, оскорбляющий самим фактом своего существования чувства правоверных, а особая собака «свиновидной» породы, мол, нашли в «зелёнке» щенка, вот он, пока маленький, и хрюкает, когда полаять хочет. Надо сказать, что в Афганистане во многих частях подпольно выкармливали кабанчиков, хоть это и было связано с неудобствами, а порой и с риском. Но уж очень «доставала» казённая тушёнка. Афганцы, как и положено мусульманам, крайне болезненно относились к такому «явочному» свиноводству.

Глинский вышел к угрюмо гудящей толпе с пойманным в роте белёсым щенком на руках и отдал его бачатам-пацанятам[183]. Подростки тут же начали валять щенка по земле, опрокидывая на спину и почёсывая ему пузо.

Угрюмо молчавшим взрослым бородачам Борис задвинул целую речь, продемонстрировав неплохое знание дари и навыки «восточно-базарной полемики». В конце концов бородачи нехотя разошлись. Глинский провожал их улыбками и прижиманием руки к сердцу под лёгкие поклоны. Как учили! Спина у него совершенно взмокла, и Кабул больше не казался ему таким уж мирным городом. Особенно когда до одиннадцати ночи то там, то здесь кто-то истошно орал нечто похожее на «Гриша!». Это «дриш!» – что на пушту означало «стой!».

Тем не менее первые «смотрины» оказались для Бориса удачными – с задачей он справился сам, помощи не просил, а стало быть, получил шанс попасть в категорию «толковых». А толковых офицеров на войне, как известно, много не бывает, поэтому их ценят и берегут. Кстати, про то, что его решил «проветрить» в Афганистане сам командир полка Халбаев, Глинскому никто не напомнил даже намёком – на войне у офицера начинается новая жизнь, это старое правило никто не отменял.

Отношения внутри роты у Бориса складывались в целом нормально. Он уже на третий день отпросился у ротного в штаб армии позвонить матери, но не для того, чтобы слюни попускать, а чтобы она помогла раненому Шишкину, направленному в ЦИТО – Центральный институт травматологии и ортопедии. Это, конечно, отметили и оценили, хотя от Славы Самарина в роте уже все знали про Глинского, что он «генеральский сынок» и «борзой залётчик». Самарина-то, прибывшего в Кабул за неделю до Бориса, оставили пока в разведотделе у спецназёров.

Оценили в роте и то, как Глинский играл в волейбол, а у него это получалось совсем даже неплохо. Да и на занятиях по физической и разведывательной подготовке он показал себя не хуже взводных. А отстрелялся Борис и вовсе на «отлично» – всё же чирчикская выучка кое-чего стоила. Правда, душой компании он так и не стал.

Что тут поделаешь? Ну не слишком занимали Бориса разговоры, например, о том, как трахаются верблюды! (А трахаются они, оказывается, сближаясь задами.) Не особо увлекали его и нарды, в которые до полуночи резались соседи Глинского по «бочке» – хорошие парни, прямые и надежные, но, прямо скажем, простоватые.

При этом отношения с «любимым личным составом», то есть солдатами-срочниками, у Бориса, никогда не командовавшего даже отделением, выстраивались взаимно уважительными. Глинский не позволял себе разговаривать с солдатами как взводные, которые в любую команду норовили вставить словечко типа «урюк», «бегемот» или «обезьяна».

Борис с солдатиками не заигрывал, но на просьбу старослужащих написать им «по-духовски» в дембельские альбомы откликнулся сразу. Дембеля просили написать простые, в общем-то, фразы: «Прощай, Афганистан!», «Пиздец войне!» и «Аллах акбар!». А самый грамотный и авторитетный из дембелей вдумчивый сержант Толя Сошников (единственный, кстати, из срочников роты награжденный орденом Красной Звезды) и вовсе после бесед с Глинским вознамерился поступать в ВИИЯ. Борис даже занимался с ним, готовил сержанта к вступительным экзаменам. И как показало время – совсем не напрасно.

После того как пришёл наконец приказ о назначении на должность, Глинскому выдали личное оружие – пистолет и автомат, соответственно, пистолет для постоянного ношения, а за АК он расписался и поставил пока обратно в пирамиду. Новичков допускали к «живым рейдам» лишь месяца через полтора-два после прибытия.

Проставился Борис, естественно, «как учили», и посидели офицеры хорошо – даже ротный пришёл, и попили, попели, но наутро, несмотря на «лёгкое головокружение», все «как штык» вышли на занятия. Впрочем, на афганской жаре «увлекаться» было чревато…

Глинский всё время ощущал, что к нему присматриваются и приглядываются: мол, понять бы, парень, кто ты такой на самом деле?

По хватке Борис тянул пусть и на «неотёсанного», но всё же «небезнадёжного» «боевика» – то есть на офицера, готового к боевым выходам. Через месяц взводные даже прилепили Глинскому уже «ношенную» однажды кличку Студент (потому что он – из военного института, а не из училища – как «все нормальные офицеры»). Однако Ермаков Иван Васильевич, носивший, понятное дело, кличку Грозный и неформально утверждавший боевые прозвища «придворных» спецназёров, счёл, что до «профессионального» имени Борису пока далеко, пусть, мол, пообвыкнется, на выход сходит, тельняшку «примерит», а там посмотрим. Конечно, в ближайших плановых рейдах от Глинского ничего «стратегического» не ждали. Хотя…

Толковый переводчик, тем более с несколькими «нужными» языками, никогда в рейде лишним не был. Ведь именно с переводягой командир решал, какие трофеи брать, а какие – нет, особенно если этих трофеев становилось, чем дальше, тем больше…

В свой первый боевой рейд Глинский вышел лишь на седьмой неделе после прибытия в Кабул. Накануне вечером его вызвал капитан Ермаков и поставил задачу:

– Значит, так: сходишь завтра с группой Семченко. Он на «тайник» пойдёт. Пора на тебя в деле посмотреть. Кроссовками чешскими обзавёлся уже?

– Обзавёлся.

– От Шишкина небось остались… Ну и ладно. Спать пораньше ляг. На рассвете «вертушки» заберут.

«Выходы на тайник» считались точно такими же боевыми операциями (с соответствующим оформлением), как и «выходы на караван» – с той лишь существенной разницей, что «караван» как раз предполагал огневой контакт с противником, а успешный рейд на «тайник» должен был пройти без единого выстрела. А в какой ещё рейд могли взять Глинского? Совсем уж в «мясорубочную» боевую операцию? Ну как-то не совсем рационально, он ведь все-таки был переводягой. Правда, переводягой с неплохой подготовкой, но всё же переводягой. Вот и оставались ему «выходы на тайники и на отвлечения».