Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

но тот быстро ушел в отпуск. Мы с папой решили, что судом маминого здоровья не поправить, поэтому отец всю свою заботу обратил на уход за больной. Несмотря на мои постоянные просьбы приехать к ней на помощь, мама запрещала мне приезжать, уверяя, что все будет хорошо, а отец доказывал, что он справляется.

Благодарение Богу и доброму душанбинскому батюшке отцу Стефану! Он неоднократно приезжал причастить маму и совершил над нею чин елеосвящения, Тем не менее ее здоровье ухудшалось. Вставая, она падала, испытывая сильное головокружение. Пришлось снова вызывать «скорую помощь». В восемь часов вечера папа сообщил по телефону, что врачи сделали больной укол и объяснили отцу, что волноваться не нужно. Болезнь отступает, нужен только покой, и больная выздоровеет. Отец просил меня отменить прилет, ссылаясь на доводы врачей из «скорой помощи». В одиннадцать часов вечера мама умерла. Умерла тихо, словно заснула.

Вместе с моим верным другом на следующий день мы вылетели в Душанбе. Обстановка в городе внешне выглядела спокойной, и люди с надеждой уверяли нас, что все нормализуется. Нам нужно было забрать маму из больницы, где она лежала в морге. Туда ее отправила услужливая «скорая помощь» по второму вызову моего отца. Мы попросили не делать вскрытие, поскорее оформить бумаги на погребение и отдать нам тело. В этом нашу просьбу встретили сочувственно. Оставались еще горестные похороны и прощание с мамой.

Господи, когда я возвращаюсь в Тебя, то испытываю блаженство от встречи с Тобой, ибо возвращаюсь в Того родного и безконечно любимого Создателя, из недр Которого я когда-то вышел. Поэтому холодно и неуютно душе моей в этом тварном мире, так как покой ее и вечная родина – в блаженном неотмирном единстве покоя Твоего, Боже мой.

АБХАЗИЯ

Сначала Господь поворачивает нас к самим себе, чтобы мы воочию узрели мерзость запустения в душах наших и устыдились, а устыдившись, покаялись. И только затем Он позволяет нам увидеть Его Самого в сокровенных глубинах нашего сердца, как Жизнь нашей жизни, сокровенного и любвеобильного Бога.

Когда в сердце появляется сильная скорбь, ее умягчает только полное предание самого себя воле Божией, а вера в Божественный Промысл восходит в душе с еще большей силой.

Спешно мы закупили все нужное для похорон и договорились с батюшкой о дне отпевания и погребения. Тело мамы казалось в гробу сухоньким и легким, не имеющим никакого запаха. Мы поставили в доме гроб с ее телом и по очереди с отцом Пименом читали Псалтирь и служили панихиды. Здесь я впервые услышал, как рыдает мой отец. Он стоял позади, и мне показалось, что он горько смеется. Пораженный этими звуками, я обернулся. Папа рыдал без слез. То, что я принял за горький смех, были с трудом сдерживаемые глухие рыдания. На похороны прилетела моя сестра, пришли попрощаться с покойной соседи. Когда мы с архимандритом начали первую панихиду над усопшей, под конец панихиды мой друг прошептал, указывая на лицо почившей: «Смотри, твоя мама улыбается…» Действительно, до этого строгое, страдальческое лицо моей любимой матери разгладилось, исчезли скорбные морщинки, и на губах появилась светлая улыбка, которая вселила в наши сердца уверенность в милости Божией к почившей.

Из телефонного разговора с Сергиевым Посадом, с мамой отца Пимена, выяснилось, что в последнее время дружба этих двух женщин была очень тесной. Они помогали друг другу по хозяйству и часто встречались. Когда моя мама узнала, что ее подруга хочет покрасить оградку на могиле, где собиралась лечь сама и где лежала бабушка моего товарища, то предложила свою помощь. Она так усердно красила ограду, что женщина заметила ей:

– Хватит, Лидия Михайловна, и так все хорошо. Пожалуйста, хватит красить!

Та ответила ей, старательно орудуя кисточкой:

– Нужно все делать как для самого себя…

И вскоре легла рядом в ту землю, которую держала для своих похорон ее последняя близкая подруга.

В церкви отец Стефан возглавил чин отпевания, а у меня в груди как будто все запеклось. Несмотря на все усилия сдержать себя на людях, рыдания прорывались из моего горла. Батюшка и архимандрит с состраданием смотрели на меня. Сами похороны были простыми и печальными. Мне пришлось прощаться с мамой так, как прощаются со всей предыдущей жизнью, которая больше никогда не повторится. И это выяснилось настолько самоочевидно и непреложно, словно прошлое отрезалось безвозвратно. Во мне как будто что-то сгорело в один миг: если мама умерла, значит, и я непременно умру и умрут все остальные. Если она пережила этот переход в мир иной, незнакомый и пугающий, значит, это придется пережить и мне. Поэтому мне в миру делать нечего, возможно, даже и в Лавре, ибо сердце неустанно жаждало одной только молитвы и в ней желало обрести успокоение и отдохновение от всех скорбей. В нем созрело глубокое осознание того, насколько все смертно на этой земле и конец всему на ней один – смерть.

После похорон ночью мама явилась мне улыбающейся и радостной, обняла меня и казалась даже более живой, чем в жизни.