Американская трагедия - Теодор Драйзер

— Нет, сэр, не обещал.

— Вы не были до такой степени умственным и нравственным трусом, чтобы с перепугу сделать что-нибудь в этом роде, а?

— Я никогда не говорил, что я умственный и нравственный трус.

— И не дали бы девушке, которую вы соблазнили, запугать себя?

— Просто я тогда не чувствовал, что должен на ней жениться.

— Вы думали, что она не такая блестящая партия, как мисс X?

— Я думал, что не должен жениться на ней, раз я больше не люблю ее.

— Даже и для того, чтобы спасти ее честь и самому не оказаться непорядочным человеком?

— Видите ли, я тогда думал, что мы не можем быть счастливы вместе.

— Это было, конечно, до великого перелома в вашей душе?

— Да, это было до того, как мы поехали в Утику.

— Тогда вы еще были без ума от мисс X?

— Да, я был влюблен в мисс X.

— Помните, в одном из своих писем, на которые вы никогда не отвечали, Роберта Олден писала вам (тут Мейсон достал одно из первых семи писем и прочел): "Меня мучит тревога и ужасная неуверенность, хоть я и стараюсь гнать их от себя, — ведь теперь у нас все решено и ты приедешь за мной, как обещал". Так что же именно она подразумевала, говоря: "теперь у нас все решено"?

— Не знаю, — разве только то, что я должен приехать за ней и увезти ее куда-нибудь на время.

— Но не жениться на ней, конечно?

— Нет, этого я ей не обещал.

— Однако сразу же после этого, в том же самом письме, она пишет: "По пути сюда, вместо того чтобы поехать прямо домой, я решила остановиться в Гомере и повидаться с сестрой и зятем. Ведь неизвестно, когда мы увидимся опять, потому что я хочу встретиться с ними только как порядочная женщина — или уж никогда больше не встречаться!" Как, по-вашему, что она хотела сказать словами "порядочная женщина"? Что, пока не родится ребенок, она будет жить где-то вдали от всех, не выходя замуж, а вы будете понемножку посылать ей деньги, а потом, может быть, она вернется и будет изображать из себя невинную девушку или молодую вдову, — или как? А не кажется вам, что она себе представляла нечто другое: что она выйдет за вас замуж, хотя бы на время, и ребенок будет законным? "Решение", о котором она упоминает, не могло означать чего-то меньшего, не так ли?

— Ну, может быть, она и так себе это представляла, — уклончиво ответил Клайд. — Но я никогда не обещал на ней жениться.

— Ладно, пока мы это оставим, — упрямо продолжал Мейсон. — Займемся вот чем (и он стал читать из десятого письма): "Милый, ведь ты, наверно, мог бы приехать и на несколько дней раньше, — какая разница? Все равно, пускай у нас будет немножко меньше денег. Не бойся, мы проживем и так, пока будем вместе, — наверно, это будет месяцев шесть — восемь самое большее. Ты же знаешь, я согласна тебя потом отпустить, если ты хочешь. Я буду очень бережливой и экономной… Иначе невозможно, Клайд, хотя ради тебя я хотела бы найти другой выход". Как, по-вашему, что все это означает: "быть бережливой и экономной" и отпустить вас не раньше, чем через восемь месяцев? Что она будет ютиться где-то, а вы навещать ее раз в неделю? Или что вы действительно соглашались уехать с нею и обвенчаться, как она по-видимому, думала?

— Не знаю, может быть, она думала, что сумеет меня заставить, — ответил Клайд; публика и присяжные — все эти фермеры и лесорубы, обитатели лесной глуши, возмущенно и насмешливо зафыркали, разъяренные выражением "сумеет меня заставить", так незаметно для Клайда слетевшим у него с языка. — Я никогда не соглашался на ней жениться, — закончил он.

— Разве что она сумела бы вас заставить. Стало быть, вот как вы к этому относились, да, Грифитс?

— Да, сэр.

— И вы присягнете в этом с такой же легкостью, как в чем угодно еще?

— Я ведь уже принес присягу.

И тут Мейсон почувствовал — и это почувствовали и Белнеп, и Джефсон, и сам Клайд, — что страстное презрение и ярость, с какими почти все присутствующие с самого начала относились к подсудимому, теперь с потрясающей силой рвутся наружу. Презрение и ярость переполняли зал суда. А у Мейсона впереди было еще вдоволь времени, чтобы наугад, как придется, выхватывать из массы материалов и показании все, чем ему вздумается издевательски терзать и мучить Клайда. И вот, заглядывая в свои заметки (для удобства Эрл Ньюком веером разложил их на столе), он снова заговорил:

— Грифитс, вчера, когда вас допрашивал здесь ваш защитник мистер Джефсон (тут Джефсон иронически поклонился), вы показали, что в вашей душе произошел этот самый перелом после того, как вы снова встретились с Робертой Олден в Фонде, — то есть как раз когда вы пустились с нею в это гибельное для нее путешествие.

— Да, сэр, — сказал Клайд, прежде чем Белнеп успел заявить протест; однако адвокату удалось добиться замены "гибельного для нее путешествия" просто "путешествием".

— Перед этим вашим с нею отъездом вы уже не любили ее по-прежнему, верно?

— Не так сильно, как прежде… верно, сэр.

— А как долго — с какого именно времени и по какое — вы ее действительно любили? То есть не успели еще разлюбить?

— Ну, я любил ее с того времени, как встретился с нею, и до тех пор, пока не встретился с мисс X.

— Но не дольше?

— Ну, я не могу сказать, чтобы после я совсем ее разлюбил. Она была мне дорога… даже очень… но все-таки не так, как раньше. Мне кажется, я главным образом жалел ее.

— Это значит… дайте сообразить… примерно с первого декабря и до апреля или до мая, так?

— Да, примерно так, сэр.

— И что же, все это время — с первого декабря до апреля или мая — вы оставались с нею в интимных отношениях, да?

— Да, сэр.

— Несмотря на то, что уже не любили ее по-прежнему?

— То есть… да, сэр, — ответил Клайд с запинкой.

И едва разговор перешел на сексуальные темы, как все эти сельские жители, заполнявшие зал суда, встрепенулись и заинтересованно подались вперед.

— И, зная, как вы тут сами же показывали, что, безукоризненно верная вам, она по вечерам сидит одна в своей комнатушке, вы все-таки отправлялись на танцы и вечеринки, на званые обеды и автомобильные прогулки и оставляли ее в одиночестве?

— Да, но ведь я не всегда уходил.

— Ах, не всегда? А вы слышали, что показали здесь по этому поводу Трейси Трамбал, Фредерик Сэлс, Фрэнк Гарриэт и Бэрчард Тэйлор, или, может быть, не слыхали?

— Слышал, сэр.

— Так что же, они все лгали или, может быть, говорили правду?

— Мне кажется, они говорили правду, насколько могли припомнить.

— Но припоминали они не слишком точно, так, что ли?

— Просто я не всегда уходил. Пожалуй, раза два-три в неделю… может быть, иногда и четыре, но не больше.

— А остальные вечера вы проводили с мисс Олден?

— Да, сэр.

— Стало быть, именно это она и хотела сказать вот здесь в письме? Мейсон взял еще одно из пачки писем Роберты и прочел: — "Почти все время после того ужасного рождества, когда ты покинул меня, я вечер за вечером провожу совсем одна". Что же, она лжет? — свирепо рявкнул Мейсон, и Клайд, понимая, как опасно обвинить Роберту во лжи, робко и сконфуженно ответил:

— Нет, она не лжет. Но все-таки часть вечеров я проводил с нею.

— И, однако, как вы слышали, миссис Гилпин и ее муж засвидетельствовали, что, начиная с первого декабря, мисс Олден постоянно, вечер за вечером, сидела одна у себя в комнате, что они жалели ее и считали такое затворничество неестественным и старались сблизиться с нею и немного развлечь ее, но она уклонялась от их приглашений. Слышали вы эти показания?

— Да, сэр.

— И тем не менее утверждаете, что часть вечеров проводили с нею?

— Да, сэр.

— И в то же время вы любили мисс Х и стремились чаще встречаться с нею?

— Да, сэр.

— И старались добиться, чтобы она вышла за вас замуж?

— Да, я хотел этого, да, сэр.

— И, однако, между делом, в вечера, не занятые ухаживанием за другой, продолжали свои прежние отношения с мисс Олден?

— То есть… да, сэр, — снова запнулся Клайд.

Его безмерно огорчало, что все эти разоблачения выставляют его в таком жалком виде, и, однако, он чувствовал, что был вовсе не так подл — по крайней мере не хотел быть таким, каким изображал его Мейсон. Ведь и другие поступали не лучше, хотя бы те же светские молодые люди в Ликурге, во всяком случае, это можно было понять по их разговорам.

— А вам не кажется, что ваши просвещенные защитники нашли для вас весьма мягкое наименование, называя вас умственным и нравственным трусом? — ехидно заметил Мейсон.

И тут откуда-то из глубины длинного и узкого зала суда среди глубокой тишины раздался мрачный, мстительный выкрик какого-то разъяренного лесоруба:

— И на кой черт возиться с этим окаянным выродком! Прикончить его — и все тут!

В то же мгновение Белнеп закричал, что он протестует, и Оберуолцер, водворяя тишину, застучал молотком и приказал арестовать нарушителя порядка, а заодно удалить из зала всех, для кого не хватало сидячих мест, что и было исполнено. Нарушитель был немедленно арестован: ему надлежало наутро предстать перед судом. И потом в наступившей тишине вновь заговорил Мейсон: