Джинсовый костюм - Рауль Мир-Хайдаров

Рауль Мир-Хайдаров

«Джинсовый костюм»

Портрет Сафонова на Доске почета строительного управления красовался четвертый год подряд. Фотографии рядом менялись каждую весну, лучшие люди уходили искать чего получше, потому что управление из года в год лихорадило: то с планом неувязка, то со снабжением, и текучка была неимоверная — за год двести рабочих принимали, двести увольнялось.

На той пожелтевшей от времени, с водяными потеками в левом нижнем углу фотографии был он молод, двадцати трех лет от роду, два года как из армии вернулся. Ему вообще-то иногда хотелось, чтобы фотографию, наконец, сменили. Особенно раздражал засаленный пошлый галстук, который нацепил ему в ателье прохиндей-фотограф, да и прическа у него теперь была другая, и пиджак имелся поприличнее. Сам он как-то не решался сказать об этом в профкоме, а там, наверное, считали, что и такой портрет сойдет.

В эту южную столицу Федор попал прямо из армии, по оргнабору. Приехал на строительство метро и два года, честь по чести, как и было записано в договоре, отработал под землей проходчиком. Рекордов не ставил, потому что каждая работа опыта и сноровки требует, а на это годы и годы нужны, но с планом всегда справлялся и в бригаде деньги зазря не получал. Зарплата шла из общего котла: сколько наработали — столько и получи, понятно, что лодырей в такой бригаде держать не станут. Может, и стал бы со временем Сафонов знаменитым проходчиком, выбился бы в бригадиры, при его упорстве и сноровке это вполне было возможно, но не лежала у него душа к работе под землей. Не удерживали ни высокие заработки, ни возможность раньше, чем где-либо, решить вопрос с квартирой — уволился, как только срок соглашения вышел. Уж очень хотелось ему на солнышке да на ветерке поработать. Так он и очутился в управлении. Плотничать и столярничать Федор умел с детства — и дед, и отец, пока живы были, на весь Акбулакский район, что в Оренбуржье, слыли известными мастерами. Не было, наверное, в районе села, где бы Сафоновы не оставили о себе память добротно поставленными домами с высокой черепичной крышей, на коньке которой красовался лихой петух. «Сафоновский», — говорили люди, и спутать его с другими было невозможно, он был неповторим, как родовое тавро, как личное клеймо.

И в армии пригодилось ему дедово ремесло: два года тихо и мирно отслужил в хозвзводе, хотя там, на Севере, на сорокаградусном морозе служба ох, как непроста. Но не нашлось среди сверстников никого, кто бы лучше него владел топором и рубанком. Он да литовец Петерс стали хозяевами пахнувшей смолой просторной столярки. А у Петерса, потомственного краснодеревщика, Сафонову было чему поучиться. Какие чертежи, эскизы, зарисовки мебели подарил ему на прощанье щедрый Раймонд!

В управлении, где всегда не хватало кадров, молодой рабочий пришелся ко двору. Сильный, ловкий, соскучившийся по любимому делу, а больше всего — по простору, свету и солнцу, Федор едва ли не плясал на работе: все делал с огоньком, азартом, любил пошутить и хорошую песню поддержать. Поначалу кое-кто, вероятно, решил, что еще один болтун в строители затесался. Таких мастеров по части трепа и наигранного веселья развелось теперь немало. Но у парня и руки оказались золотыми, и голова светлая, да и плечо свое от лишней тяжести, как некоторые, не уберегал. И те, для кого работа — не просто день, отмеченный в табеле, незаметно сплотились вокруг энергичного новичка. Так образовалась бригада. И уже через полгода, как раз ко Дню строителя, его портрет появился на Доске почета.

В том году к концу лета затеяли ремонт в управлении, ну и, конечно, не обошлось без плотничных и столярных работ.

Так получилось, что на работу в контору прораб направил Сафонова и дал ему в помощники практиканта-пэтэушника. В кабинетах главного инженера и начальника управления надо было сделать из полированных плит что-то наподобие современной стенки, — там предполагалось хранить документацию, книги, чертежи. Кроме того, нужно было поставить новые двери, установить дубовые плинтуса на вновь отлакированных паркетных полах, да мало ли работы найдется, когда начинается ремонт. Сафонов отличался от других тем, что не бросался сломя голову выполнять работу, а долго взвешивал, обдумывал задание, так и эдак примерялся к предстоящей работе. И день, и другой ходил он по просторным кабинетам начальства, вымерял, высчитывал плиты, дубовые плинтуса и обналичку, в который раз перемеривал комнаты вдоль и поперек. Через два дня он явился к начальству с неожиданным предложением: просил отдать ему стоящие почти в каждом кабинете шкафы. Старые шкафы эти некогда достались управлению от расформированной гостиницы. Высокие с резными дверцами буковые шкафы, изготовленные еще до войны, привлекли Сафонова добротностью материала, особенно же нравились ему резные створки дверец. Он объяснял, что полированные плиты тяжелы, трудно надежно укрепить ручки, шарниры, замки, а главное — недолговечны, проще говоря — это не самый лучший материал для облицовки. Вот потому он предлагал обшить мебельной доской часть стен в кабинетах, а из шкафов, которые сам разберет, отполирует и отлакирует, сделать стенки. От шкафов этих уже давно не чаяли избавиться и потому списали их без разговоров и отдали в дело.

Когда к Октябрьским праздникам был закончен ремонт, охам и ахам сотрудников управления не было конца.

И вправду, Федор постарался на славу: наверное, впервые по-настоящему показал, на что способен мастеровой. Единодушно было признано, что работа Сафонова не уступает модным югославским стенкам, сделанным под русскую старину. Куда там! И резьба на сафоновской работе была побогаче, и медные ручки, кольца, облагороженные временем, выглядели интереснее. Каждая дверца, панель — на магнитной защелке, на изящных рояльных завесах, а иные внутренние стенки стеллажей были отделаны наборными зеркалами — все из тех же шкафов, не пропадать же добру. Стеллажи стеллажами, но и стены кабинетов были отделаны не хуже! Каждая полированная панель была взята в дубовую раму из обналички. Расположенные в шахматном порядке, они делали комнаты выше, просторнее. Для сейфа, холодильника, гардероба в стенах имелись ниши, и Федор, скрыв их за деревянной обшивкой, приспособил под дверцы оставшиеся резные створки шкафов. Сафонов и батареи отопления спрятал под решетки из дубовой обналички, ими же аккуратно обшил уже успевшие облупиться крашеные подоконники. Кабинеты получились — картинка, да и только.

С этого времени, несмотря на молодость, стали его величать Федором Николаевичем. И с этого же дня, считай, круто повернулась жизнь Федора Николаевича. Вскоре дошли слухи до треста, что в четвертом управлении, самом прежде заурядном, начальство себе такие кабинеты отгрохало — иной министр позавидует. Управляющий трестом, не откладывая дела в долгий ящик, нанес визит в управление, куда обычно заезжал не чаще раза в год. Осмотрел все молча, от минеральной воды из холодильника, любезно предложенной хозяином кабинета, отказался, а под конец гневно сказал:

— Что же ты, сукин сын, с планом едва справляешься, фонд заработной платы у тебя постоянно с перебором, а шиковать надумал?! А ну-ка, покажи смету на ремонт.

Начальник управления, молодой хитроватый мужичок, уже и сам не рад был великолепному кабинету. Он покопался в письменном столе и достал бумаги. Смета как смета, без особых затрат, да и на какие шиши шиковать, когда концы с концами еле сводили, почти каждый месяц приходилось в банке зарплату рабочим чуть ли не на коленях выпрашивать.

— А как же ты умудрился такое наворочать? — управляющий недоверчиво обвел глазами кабинет.

— Да это Федор Николаевич, будь он неладен, расстарался, а я за него теперь отдувайся, от желающих поглядеть на ремонт отбоя нет, — огорченно признался начальник управления.

Так Сафонов был представлен высокому начальству.

Месяца через два принялся он за ремонт в тресте. Там, конечно, с материалами было попроще — что попросил, то и добыли к началу работ. Работать самостоятельно, когда никто тебе не указчик, к тому же с хорошим материалом, — одно удовольствие. Да и сроки его не поджимали. Хорошая работа времени требует, начальство это понимало. После двух лет, проведенных под землей, где темно, тесно, сыро и дело непривычное, любимая с детства работа была особенно приятна, руки сами тянулись к знакомому инструменту. Придавал не известный доселе азарт в работе и материал. Раньше ему с такими породами дерева, как бук, орех, граб, светлая вишня, кизил, работать не приходилось, хотя и слышал, какой это благородный материал, какая богатая у него текстура, не налюбуешься. Вот когда пригодились советы однополчанина краснодеревщика Петерса, и чертежи его в дело пошли.

Когда он работал проходчиком, начальство их особенно вниманием не баловало, там, под землей, начальник один — бригадир, такой же работяга, как и ты. А тут к нему то сам управляющий, то главный инженер заглядывали, и все уважительно Федором Николаевичем величали, за руку здоровались, про житье-бытье его молодое расспрашивали, не перебивая слушали, и это очень нравилось Сафонову — рабочий человек уважение, внимание к себе выше всего ценит. Непосредственных своих начальников видел теперь Федор Николаевич редко. В те дни, когда их вызывали в трест на совещание или другое какое мероприятие, навещали они Сафонова непременно и, зная, что он с самим управляющим чаи гоняет (был однажды такой случай), держались с ним подчеркнуто вежливо. Уважение уважением, но и денежная премия по праздникам, хоть и невеликая, была ему гарантирована. Откровенно говоря, начальник управления и не рад был, что работает у них такой умелец, вроде числится человек, а будто и нет его. Да и зарплату ему требовалось обеспечить на уровне, попробуй ее выкрои, когда план едва выполняли. Но о том, чтобы сорвать ремонт в тресте, не могло быть и речи. Однако нет худа без добра, по окончании ремонта хитроватый начальник управления почувствовал, что трестовское руководство как-то подобрело к нему, а ведь шли уже слухи, что придется оставить кресло в роскошном кабинете.