Магия отступника - Робин Хобб

— Ну, чем бы ты ни решил заняться, сообщи мне, ладно? Человеку стоит знать, где его друзья.

— Конечно. Человеку стоит знать, где его друзья.

— И еще, Невар. Я слышал рассказ лейтенанта, и мне очень жаль, что ш… эта женщина попала в беду. Надеюсь, ты со всем этим разберешься. Прости, что я звал ее так раньше. Я не знал.

Я кивнул, так и не придумав, что на это ответить, попрощался с ним и забрался в двуколку. Спинк привязал к ней свою лошадь и сел на козлы. Эпини устроилась рядом с мужем, поставив корзинку с ребенком между ними. Сам я свернул свою изорванную одежду подушкой и поехал сзади, сидя на ней. Дорога в Геттис оказалась долгой и неудобной. Двуколку со скрипом потряхивало, пыль от лошадиных копыт вскоре покрыла нас с ног до головы, а при разговоре нам приходилось повышать голос. Тем не менее они оба потребовали, чтобы я рассказал им обо всем, что происходило со мной с той ночи, когда я покинул Геттис.

История вышла долгой, а местами — горькой и постыдной, но я решил, что хотя бы эти двое заслуживают того, чтобы знать всю правду. Как ни странно, Эпини почти всю дорогу молчала и перебивала меня, лишь когда я рассказывал о странствиях по ее снам. Той ночью, когда я пытался предупредить ее о набеге спеков, она была одурманена опием. По ее словам, только благодаря Спинку ей удалось избавиться от пагубного пристрастия.

— Кое-кто в городе оказался не столь удачлив. Спеки перестали подавлять нас магией, но во многих домах по-прежнему принимают тоник Геттиса. От него непросто отказаться, но так грустно смотреть на ребятишек, вяло сидящих на крылечках домов вместо того, чтобы играть в саду.

Спинк надолго умолк после того, как я рассказал о том, что видел той ночью. Я не утаил ничего: от перерезанной глотки часового и до безучастного наблюдения за бойней у казарм. Когда я упомянул о встрече с самим Спинком и его людьми, он лишь мрачно кивнул. Я боялся, ему трудно понять, что все это я творил не по своей воле, но я не мог его винить. Я сам не мог себя простить: стоило ли рассчитывать, что это удастся ему?

И все же они завороженно слушали, пока я рассказывал о последовавших днях, о смерти Дэйси и скорби Оликеи, а когда я перешел к решимости мальчика-солдата сделать все возможное, чтобы вернуть Ликари. Спинк и Эпини разом кивнули, словно другого выхода и быть не могло.

— Должно быть, тебе было трудно покинуть этого маленького мальчика, когда ты вернулся к нам, — печально заметила Эпини.

— И да, и нет. У меня не оставалось иного выбора, кроме как уйти.

И прежде чем она успела опутать меня десятками вопросов, я перешел к окончанию своей истории. Когда я говорил о том, как прощался с ней и Спинком, Эпини кивнула.

— Я помню, но не как слова прощания, — подтвердила она. — Это было похоже на захлопнувшуюся дверь. Или, скорее, окно. Помнишь, я тебе говорила — давно, еще в Старом Таресе? С тех пор как медиум во время сеанса открыла меня тому миру, я не могла полностью от него закрыться. — Она искоса глянула на Спинка. — А теперь могу. Не могу объяснить тебе, какое это облегчение, Спинк. Никто больше не шепчет у меня за спиной, когда я замешиваю тесто, никто не дергает меня, когда я укачиваю Солину.

Спинк выпустил из одной руки поводья и коснулся ладони жены.

— Впервые я ощутил, что она хоть иногда всецело остается со мной. Конечно, когда не возится с Солиной или другими детьми.

— Но я испугалась. Пока окно оставалось открытым, ты казался ближе, Невар. Не настолько, чтобы я могла тебя коснуться, но я знала, что ты где-то есть. А когда оно закрылось, я испугалась, что ты умер.

— Ну, так и было, — произнес я куда легкомысленнее, чем сам к этому относился, и, к собственному удивлению, вздохнул. — Для спеков я умер. И для Оликеи, и для Ликари.

Когда я заканчивал рассказ о том, как меня поглотило дерево, похитил бог, а затем изгнали из поселения спеки, объявив призраком, мы как раз подъезжали к окраине Геттиса. Думаю, лишь при виде столь обыденных мест я осознал, насколько странное путешествие совершил. Но несмотря на все пережитое, облегчения я не ощущал. Мое сердце сжимало отчаяние. Я не мог придумать, как спасти Эмзил. Я сам был приговорен к смерти, и чем ближе мы подъезжали к городским постройкам, тем ниже я сползал на дно двуколки.

— Не думаю, что тебе стоит беспокоиться, — тихо заметил Спинк. — Я узнал тебя лишь потому, что помнил еще по Академии. Ты настолько изменился, что никто не узнает в тебе Невара с кладбища, если ты сам не расскажешь, кто ты такой, и не дашь как следует разглядеть лицо.

Тем не менее я изнывал от тревоги, пока двуколка громыхала по городу к воротам форта. Картина разрушений, представшая моим глазам, ужасала. От многих зданий остались лишь обугленные остовы, воняющие гарью в весеннем воздухе. На других виднелись следы огня или недавнего ремонта. Я запрокинул голову, чтобы взглянуть на сторожевую башню над тюрьмой. Огненные стрелы одержали над ней победу. От верхней части строения сохранился лишь каркас из почерневших балок.

Сердце отчаянно заколотилось у меня в груди, когда Спинк придержал лошадь у будки часового. Тот бойко козырнул лейтенанту, и Спинк ответил на его приветствие. Я отвернулся. Память о моем ноже на горле другого часового, мягкое сопротивление, когда острый клинок прорезал артерии и плоть, теплый поток крови на пальцах: я почти почуял ее запах. Меня замутило. Часовой даже не взглянул в мою сторону. Отдав честь офицеру, он учтиво поклонился Эпини. Спинк щелкнул поводьями, и вот мы уже оказались внутри.

Здесь разрушения оказались куда сильнее, чем в городе за стенами. Мальчик-солдат взялся за дело куда тщательнее, чем Дэйси. Почти на каждом здании виднелись следы повреждений, но, по большей части, в виде новых досок, залатавших прорехи. Несколько пострадавших строений снесли, а древесину использовали для ремонта оставшихся. В итоге образовалось несколько пустых, тщательно расчищенных участков земли. Мы проехали мимо перекрестка, на котором прежде находились конюшни и склады. Здесь стучали молотки и визжали пилы — дюжина солдат возводила каркас нового здания. В воздухе остро пахло свежей древесиной. Если бы участь Эмзил не отягощала мое сердце, меня бы порадовал вид стольких людей, занятых на строительстве.

За следующим поворотом я увидел тюрьму, где некогда сидел. Ее каменный фундамент уцелел, но от одной из сторон остались лишь обгорелые балки и стропила. Когда мы проехали мимо, я мельком заметил переулок, по которому бежал той ночью. Булыжники все еще усеивали землю там, где я выбрался наружу. Проросшее дерево взломало камень и известковый раствор. Здание выглядело заброшенным. Значит, Эмзил держат не здесь. Где же она?