Грозное лето - Михаил Соколов

— Слушаюсь, — чеканил офицер, не понимая, что сегодня так рассердило главнокомандующего или встревожило, он и спать, кажется, собирался в штабе.

Орановский давно ушел домой, но Леонтьев все корпел над бумагами и беспокойно посматривал на окно кабинета главнокомандующего: что-то случилось, ибо в такой поздний час он никогда еще в штабе не сиживал. И то и дело приходил в аппаратную и спрашивал телеграфистов, нет ли чего особенного с фронта, но ничего особенного не было, а были обычные донесения, с которыми телеграфисты не решались докучать начальству в такой поздний час.

И вдруг поступила телеграмма Орлова из Остроленки, переданная через генерала Бобровского, и тотчас была отдана Леонтьеву.

Он прочитал ее и увидел вошедшего дежурного офицера.

— Слава богу, что вы здесь, ваше превосходительство. Главнокомандующий требует вас к себе. Не спится ему сегодня что-то, нервничает.

Жилинский, казалось, только и ждал этой телеграммы и, едва прочитав ее, сел за стол, возле которого все время прохаживался, прочитал ее еще раз и вроде бы успокоился. Во всяком случае, он не произнес своего грозного: «Что-о-о?», а сидел молча, задумавшись и будто вовсе не замечая Леонтьева, которого так срочно вызвал.

— Садитесь, генерал. Что вы торчите, как солдат на карауле? — наконец сказал он и, подняв глаза, спросил: — Вы читали то, что принесли, надо полагать? Эту депешу… Паническую к тому же… С директивой: мол, отмените ваш приказ, он запоздал… Типичный почерк этого самоуверенного капитана, коему все ведомо наперед.

Леонтьев — будто недовольный, что его побеспокоили, — сел в кресло и застыл. Не торопясь, он грудным голосом ответил:

— Читал, разумеется. Если данные капитана Орлова соответствуют действительности, положение-второй армии осложнилось: открыты оба фланга, и нам надлежит что-то предпринять незамедлительно. Капитан Орлов — не из тех, кто впадает в панику. Полагаю за должное поставить о сем в известность ставку великого князя.

И тут наконец Жилинский грозно произнес:

— Что-о-о?

Леонтьев знал: Жилинскому докладывать великому князю о поражении еще и первого корпуса Самсонова — все равно что добровольно лезть в петлю. Но не доложить ставке о происходящем было невозможно, и он продолжал:

— Поставить в известность ставку великого князя о положении армии Самсонова и испросить у его высочества повеления возвратить Самсонову гвардейский корпус Безобразова из Варшавы, где оный находится в полном бездействии. Генералу же Ренненкампфу повторить наш приказ: двинуться на соединение с первой армией и атаковать корпуса Макензена и Белова с тыла и тем понудить герра Гинденбурга подумать о том, куда ему самому отступать надлежит.

Жилинский сидел за столом и, вперив взгляд в бумаги, думал: великий князь готовит белого коня для въезда во Львов, падение которого ожидает со дня на день; великий князь лично повелел изъять из второй армии гвардейский корпус генерала Безобразова еще в начале войны и предназначил его для своей будущей Варшавской армии; он же устранил барона Зальца от командования четвертой армией только за то, что ее потеснил противник у Красника, наконец, он же только что учинил разнос всего штаба фронта и намекнул на судьбу любого генерала, в случае повторения того, что случилось с генералом Комаровым и его дивизией. Что можно ожидать от него еще, если и левый фланг Самсонова действительно прорван? Одного-единственного: разгона всего штаба фронта, после которого вряд ли удастся получить даже дивизию, а не только корпус.

И вслух сказал после некоторого раздумья:

— Великого князя беспокоить преждевременно. Подождем донесения Самсонова. Должен же он сообщить, что у него происходит? Далее: никакого гвардейского корпуса Безобразова великий князь Самсонову не даст, — он предназначен для наступления на Берлин в составе формируемой в Варшаве девятой армии. Можно было бы попросить один-два корпуса из сибирских, но они еще не подошли.

Запыхавшийся, заспанный и одетый на скорую руку, так что и китель не был застегнут, как положено, вошел Орановский и с ходу сказал, услышав последние слова Жилинского:

— Сибирские корпуса для Самсонова? А его собственные что будут делать, позволительно спросить? Он сегодня учинил мне по аппарату прямой связи почти разнос и требовал едва не на аэропланах передислоцировать к нему первую армию. Не успел противник потеснить корпус Артамонова, как командующий поднял крик «Караул!» и устранил Артамонова без ведома штаба фронта. Удивительно бесцеремонный человек!

Жилинский молча отдал ему телеграмму Орлова, но Орановский сел в кресло и продолжал:

— Дал же нам бог таких генералов. Ренненкампф не наступает, а крадется, как трусливый воришка, по пустому пространству противника, боясь собственных шагов.

— Ренненкампф наступает, а Самсонов отступает, это разные вещи, — ревниво заметил Леонтьев, но Орановский продолжал:

— Благовещенский самовольно покинул Бишофсбург и откатился к Ортельсбургу. Теперь Артамонов последовал его примеру и покинул Уздау. А сам командующий, вопреки повелению его высочества пореже менять местопребывание штаба, перебазировался в Надрау, изволите видеть, и снял аппарат «Юза». Полнейшая анархия! — Прочитал телеграмму и заключил: — Ну вот, теперь капитаны начинают командовать ставкой фронта и полагают, что наши директивы устарели. Чудовищно!

Жилинский только хмурил свои светлые брови, как бы и не слушая его красноречия, и мрачно сказал:

— Пошлите с рассветом авиаторов на оба фланга второй армии проверить, что там происходит. Если не помешают туманы. И пусть они найдут местоположение штаба Самсонова и его самого, — это легко узнать по «роллс-ройсу» Самсонова, так как немцы ездят на своих и австрийских моторах. Далее…

— Самсонов сказал, что он едет к Мартосу, в Надрау, значит, и штаб его находится там, — прервал его Орановский.

Жилинский продолжал:

— Далее: незамедлительно приказать Ренненкампфу в который раз…

В кабинет вошел дежурный офицер — адъютанта Жилинский отпустил — и дрогнувшим голосом доложил:

— Ваше высокопревосходительство, в приемной — представитель союзников, майор Нокс. Он из Нейденбурга, от генерала Самсонова. Там очень плохо.

«Значит, значит, моложение дел на самом деле не надежное, коль Нокс покинул Самсонова и конечно же едет докладывать генералу Вильямсу, своему начальству, а тот доложит великому князю, и пойдет писать губерния», — подумал Жилинский и сказал:

— Просите.

…Майор Нокс сообщил, что знал, — торопливо, нервозно, так что Жилинский не все и понял и спросил:

— Я не понял вас, майор: Артамонов отступил от Уздау — к Сольдау или от Сольдау — к Млаве? Я получил телеграмму от капитана Орлова, из коей не видно, чтобы отошел весь корпус Артамонова.

Нокс нетерпеливо, будто перед ним был равный по чину и положению, ответил:

— Генерал, мне совершенно безразлично, весь или часть первого корпуса отошла к Сольдау и к Млаве. Важно то, что теперь путь бошам на Нейденбург открыт и он вот-вот может пасть. И тогда корпуса Мартоса, Клюева и полукорпус Кондратовича будут отрезаны. И сам генерал Самсонов может быть отрезан. Мы, союзники, не понимаем, как у вас, русских, могут быть такие командиры корпусов, такие генералы, которые действуют, как бог на душу положит, вовсе не сообразуясь с тем, что от них требуется, что они обязаны делать во имя нашего общего дела победы?

— Майор, вы забываетесь, — напомнил о себе Леонтьев, но Нокс еще более ожесточился и оборвал его:

— Я не с вами говорю, генерал Леонтьев, и требую не мешать мне. Я говорю о том, что вы именно, высшие военачальники, и повинны в том, что происходит. Да, у вас, у русских, — море солдат, но вы преступно ими распоряжаетесь. Вы спасаете Жоффра и унижаете себя, Россию, как великую державу мира. Вы внушили себе мысль, что противник бежит от Ренненкампфа, и заставили Самсонова одного сражаться со всей восьмой армией, которая никуда бежать и не помышляла. Да, я тоже настаивал перед Самсоновым: наступать, но я верил, что вы поможете ему. А вы покинули его. Все! И издергали его вашими директивами несуразными. Армия его гибнет. А он — хороший командир, я знаю его по Туркестану, наблюдал не раз.

Орановский неосторожно прервал его:

— Майор, вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

Нокс оборвал его резко и властно:

— Я отдаю себе отчет, генерал Орановский, в том, что вы лично не способны управлять армиями! Не способны заставить ваших подчиненных, в частности изменника и карьериста Ренненкампфа, исполнить свой священный долг перед Россией и союзниками. Он держит в бездействии сто восемьдесят четыре батальона и сто тридцать два эскадрона, тогда как армия Самсонова истекает кровью храбрых. Вот как вы воюете. Вы, русские военачальники, не способны вести войну координационно и то наступаете в Восточной Пруссии и отступаете в Галиции, то наоборот. Вы ничему не научились в японскую кампанию и отступаете куда лучше, чем наступаете, у вас — прекрасные солдаты, но бездарные генералы, и если вы одерживаете победы, то только благодаря именно вашим доблестным солдатам и фельдфебелям с ординарными офицерами во главе войск. Великий князь правильно намерился отправить вас на выучку к фельдфебелям…