Лондон - Эдвард Резерфорд

Двоим же людям чума и пожар аукнулись кризисом, скорее, внутренним. Для доктора Мередита чума явилась глубочайшим фиаско. Он открыто признал, что его роль свелась к облегчению мук умиравших. Медицина была бесполезна, и он это знал. Поиск продолжится, пока врачи не придут хоть к какому-нибудь пониманию. «С таким же успехом я мог спасать их души», – заключил Мередит. Взирая же из Ладгейта на полыхавший собор Святого Павла, он решил принять сан и стать священником, как изначально хотел. Ничто не мешало ему одновременно вести медицинские изыскания. Королевское общество, слава богу, никуда не исчезло.

Вот только Обиджойфула Карпентера пожар поверг в отчаяние. Простившись с Юджином, он не пошел к семье, но все бродил, смотрел на огонь, и слова паренька начинали представляться ему насмешкой. «Вы очень смелы» – да уж, действительно. Он сказал себе, что бессмысленно притворяться в неизбежности гибели Марты. «Я мог снести ее вниз и спасти, но из страха и трусости дал ей сгореть». Был ли он сыном Гидеона, духовным наследником Марты? Нет. Он был ничтожеством.

А как быть с видением сверкающего града? Что с ним сталось теперь? Пожар прокладывал себе путь по Флит-стрит, как некая грандиозная колесница разрушения, и в треске пламени слышался мелющий звук огромных колес, гласивший ужасное, но бесхитростное: «Все пропало. Все уничтожено. Все пропало».

Медики и по сей день расходятся во мнениях насчет причин, по которым чума уже не вернулась в Лондон после Великого пожара. Такие же разногласия сохраняются насчет самого пожара. Большинство лондонцев считают пожар делом рук католиков. Парламентская комиссия, собравшаяся вскоре после катастрофы для расследования, была более сдержанна. Она твердо заявила, что никакую отдельную группу иностранцев или даже католиков нельзя обвинить в поджоге. Она констатировала просто: Лондонский пожар являлся деянием Божьим. Это был Божий пламень.

Собор Святого Павла

1675 год

Солнечный луч упал на южный фасад небольшого и странного здания на холме. Юджин Пенни терпеливо ждал, когда двое мужчин договорят. Строение отбрасывало длинную тень на мирный зеленый склон. Далеко внизу, возле береговой линии Гринвича, белел Квинс-Хаус. Пенни прикинул, придет ли туда вечером Мередит смотреть на звезды в свою огромную трубу. Его охватило смятение при мысли о том, что предстояло ему сказать доброму священнику, ибо он знал: Мередит сочтет Юджина сумасшедшим.

Ричард Мередит видел, что Юджин ждет его, но не мог завершить беседу, так как улаживал важное дело с сэром Джулиусом Дукетом. В преддверии торжественного открытия нового здания проблема раздражала его все сильнее и сильнее.

Мередит считал особой удачей то обстоятельство, что проектировать здание доверили его другу и члену Королевского общества сэру Кристоферу Рену – астроному, столь блестяще обратившему свои математические таланты на благо архитектуры. Небольшое восьмиугольное строение, кирпичные стены которого ныне высились над Гринвичем, – первое в Англии здание такого рода и назначения: Королевская обсерватория.

Как ни странно, изучение звезд не было его исходной целью, хотя телескоп в нем, конечно, установили. Главная же цель, как ранее утром объяснил сэру Джулиусу Мередит, была сугубо практической.

– Это в помощь нашим морякам, – сказал он. – Используя квадрант, современный моряк способен измерить угол солнца в зените или некоторых звезд и так определить, насколько далеко он находится к северу или югу. Но он ничего не знает про восток и запад, то есть долготу. До сих пор морякам приходилось прикидывать грубо – обычно по числу дней в море, и это едва ли приемлемо. Но долготу определить все-таки можно. Сами посудите, сэр Джулиус. Каждый день, совершая оборот вокруг Солнца, а нам известно, что это так, несмотря на возражения Римской церкви, Земля еще и вращается вокруг своей оси. Поэтому в Лондоне, как мы знаем, солнце восходит над восточным горизонтом на несколько минут раньше, чем появляется на западе Англии.

В самом деле, эта разница была известна так хорошо, что местное время отличалось изрядной изменчивостью. Каждый город настраивал свои часы по световому дню, из-за чего время в западном портовом Бристоле отличалось от лондонского.

– Мы вычисляем, что разница в четыре минуты соответствует одному градусу долготы, час равняется пятнадцати градусам. И посмотрите: определив свое время по солнцу, моряк просто-напросто сравнивает его с нашим, лондонским, и так узнает, как далеко он находится к западу или востоку.

– Он бы управился и с часами, где точное лондонское время.

– Да. Но мы пока не умеем делать часы, которые показали бы это время в море. Однако, – продолжил Мередит, – можем составить настолько точные таблицы стояния луны, что моряк справится с календарем и узнает, сколько времени в Лондоне. Сравнив это стандартное астрономическое время со своим местным, он сможет определить долготу.

– И долго придется составлять эти таблицы?

– Полагаю, не одно десятилетие. Это огромный труд. Но для того и нужна Королевская обсерватория – создать великую карту всех небесных тел и их движения.

– Значит, все моряки – надо думать, что из других стран тоже, – будут ориентироваться на стандартное лондонское время?

– Именно так, – улыбнулся Мередит. – Если они захотят узнать, где оказались, им придется судить по времени Королевской обсерватории. Мы называем его временем по Гринвичу, – добавил он.

Но, приведя сэра Джулиуса в обсерваторию и показав ему телескоп, часы и механизмы, Мередит неожиданно ввязался в этот дурацкий разговор. Хуже того, он вынужден был признать, что сам виноват.

С тех пор как он решился заговорить, прошел месяц. Рассказав все – теперь он понимал свою ошибку, – Мередит беспечно предположил, что если он сам не воспринял случившегося всерьез, то так же отнесется к этому и баронет. Но глубоко заблуждался: сэр Джулиус Дукет, богач и друг короля, задрожал от ужаса – и все из-за того, что его прокляла несчастная Джейн Уилер, умершая от чумы.

– Если она была ведьмой, то нет ли у вас подобающих молитв? – взывал сэр Джулиус. – Или, по-вашему, лучше выкопать ее и сжечь?

Мередит вздохнул. И это все, о чем мог думать его друг после того, как увидел обсерваторию, которая позволит создать карту небес? Его, как человека науки, оскорбляла упорная вера людей во все эти предрассудки, но он доподлинно знал, что даже просвещенные люди верили в колдовство. Совсем недавно в глубинке произошел ряд официально узаконенных сожжений. И это не было похмельным отголоском средневековой религии Рима: он слышал, что суровые шотландские и даже массачусетские пуритане были охочи до сжигания ведьм.

– Она не была ведьмой, – возразил он спокойно. – И вам в любом случае не выкопать ее из чумной ямы.

– Но проклятие…

– Оно с ней и умерло.

Но Мередит видел, что сэр Джулиус ни в коей мере не утешился. Сэр Джулиус не был его прихожанином. После Великого пожара церковь Святого Лаврентия Силверсливза, равно как несколько прочих соседних, решили не восстанавливать. Сэр Джулиус не проживал уже и в Сити за Сент-Мэри ле Боу – он переехал на запад, а новый особняк, построенный на месте его старого дома, стал официальной резиденцией мэра. Но Мередиту повезло: вскоре после рукоположения он сумел поселиться у Сент-Брайдс на Флит-стрит.

Он успокоил старика, хоть это шло вразрез с его здравым смыслом.

– Я помолюсь за вас, – пообещал он мягко.

Но Мередит не расстроился, когда сэр Джулиус ушел, и смог переключиться на терпеливо ждавшего Юджина Пенни.

Мередит симпатизировал гугеноту, пусть даже тот принадлежал к чуждой Церкви. Их познакомил Обиджойфул Карпентер, и Мередит помог юному часовщику устроиться к великому Томпиону, который устанавливал хронометры в Королевской обсерватории. Он внимательно выслушал Пенни и, как тот и ожидал, вынес вердикт:

– Вы сошли с ума.

Община лондонских гугенотов расцвела пышным цветом, и пастор французской конгрегации не мог пожаловаться на безделье. Все они хорошо вписались в среду. Некоторые успели возвыситься – например, зажиточное семейство де Бувери. Французские имена – Оливье, Ле Фаню, Мартино, Бозанкет – либо приобрели английское звучание, либо преобразовались, как вышло с Пенни, в английские эквиваленты: Тьерри – в Терри; Махью – в Мейхью; Креспен – в Криппен; Декамп – в Скамп. Их кулинарные пристрастия – к улиткам, например, – могли показаться странными, зато другие блюда, вроде супа из бычьих хвостов, англичанам полюбились. Их искусство в изготовлении мебели, парфюмерии, вееров и новомодных париков повсеместно приветствовалось, и, несмотря на известное подозрение, с которым относятся ко всяким пришельцам, английские пуритане уважали их кальвинистскую веру. Король же пошел на разумный компромисс. Первым французским церквям на Савой-стрит и Треднидл-стрит разрешалось служить на кальвинистский манер при условии лояльности и неброскости действа. Всем же новым церквям предписывалась англиканская служба на французском языке, но если для спокойствия совести в нее прокрадутся некоторые отличия, на это закроют глаза. Странно, однако лондонские англиканские епископы обычно относились к ним довольно покровительственно, благо французы были набожны и, в отличие от многих пуритан-англичан, вели себя смирно.