Лондон - Эдвард Резерфорд

– Прыгай! – крикнул он лишь для очистки совести. Она бы наверняка убилась, да и окно было всяко мало. – Марта!

Дым клубился из-под карниза. Кричала ли она? Они стояли и целую минуту смотрели друг на друга, после чего парень увидел, как крыша превратилась в ревущий факел. Посыпались балки, из оконца Марты вырвалось пламя. И он обнаружил, что ее уже не видно.

Огонь подобрался так близко, что жар стал невыносим. Наконец Обиджойфул начал отступать, гадая, не выбежит ли она каким-то чудом из огня.

Утром в понедельник мэр был избавлен от обязанности бороться с огнем. Ветер поднялся мощный, да и пожар уже настолько увеличился, что порождал, казалось, собственные вихри. Огонь разносило не только вдоль побережья на запад к Блэкфрайерсу, но и почти с той же резвостью на север, вверх по восточному холму. Рано утром, вскоре после того, как Джулиус отрядил из дому третью телегу с добром и велел семье приготовиться к возвращению в Боктон, пришли хорошие новости: в город прибыл с войсками Яков – брат короля и герцог Йоркский. Яков был человек надежный, моряк. Быть может, хоть он наведет порядок.

Так оно и было: как только Джулиус вышел, то сразу разглядел статную фигуру герцога, который командовал своими людьми в нижней точке Уотлинг-стрит. Они собирались применить порох и взорвать полдесятка домов. Джулиус пошел засвидетельствовать почтение.

– Если расчистим улицу, – объяснил ему Яков, – то может получиться разрыв. – Они немного отошли и укрылись. Раздался оглушительный грохот. – А теперь, сэр Джулиус, не угодно ли будет помочь? – улыбнулся герцог.

Через считаные секунды Джулиус, к своему великому удивлению, обнаружил, что уже надел кожаный шлем, вооружился пожарным топором и заодно с герцогом, в компании десятка других, облаченных так же, прорубается вперед, сокрушая стены и балки для противопожарного разрыва. Труд оказался тяжким, и он был рад остановиться, когда при взгляде на соседа, только что принявшегося за дело, уловил что-то знакомое в этом смуглом здоровяке; мгновением позже он с толикой радости и волнения понял, что перед ним король.

– Пристало ли вашему величеству такое занятие? – спросил он.

– Я защищаю мое королевство, сэр Джулиус! – усмехнулся король. – Вам ли не знать, какими хлопотами оно мне досталось.

Но разрыв все равно не помог. Огненная тяга была настолько сильна, что часом позже пожар преодолел зазор.

Самое грандиозное случилось во вторник утром. Обиджойфул наблюдал его от подножия Ладгейт-Хилла.

Его собственный дом сгорел в понедельник днем. Как и было задумано, Обиджойфул переправил свое небольшое семейство в Шордич. Новости поступали непрерывно. Вечером он узнал, что горит Королевская биржа, на рассвете услышал, что Сент-Мэри ле Боу больше нет. Чуть позже он решил пойти и посмотреть сам. Однако дойдя до городских ворот, Обиджойфул обнаружил, что путь закрыт. Войска никого не пропускали в Сити. Там пекло, сказали ему. Незастроенный Мурфилдс превратился в огромный лагерь для погорельцев. Обиджойфул отправился вдоль старых стен за Смитфилд, где у ворот больницы Святого Варфоломея образовался еще один небольшой лагерь, и так дошел до Ладгейта. Там собралась толпа. Он увидел доброго доктора Мередита, не покинувшего их во время чумы. Все взоры, исполненные благоговейного страха, были обращены к вершине холма.

Горел собор Святого Павла. Огромный серый сарай, почти шесть веков нависавший над городом; темный и древний дом Бога, стоявший стражем на своем западном холме со времен норманнов и переживший громы, молнии, опустошения, – сей древний собор Святого Павла медленно рушился на глазах у толпы. Обиджойфул смотрел на это больше часа.

Затем развернулся и зашагал по Флит-стрит. Приблизившись к Темплу, он увидел компанию юнцов. Они приперли к стене какого-то паренька и, похоже, намеревались поступить с ним круто. Донесся возглас:

– Давайте-ка вздернем его!

Обиджойфул на секунду замешкался. Всего-навсего молодняк, но добрый десяток, и все ребята дюжие. Он перешел улицу, чтобы не связываться, и продолжил путь к Темплу. Парнишка позади снова вскрикнул. И тогда Обиджойфул остановился, ему стало стыдно.

Он так и не рассказал родным об участи Марты. С того момента, как он пятился по горевшей улице, Обиджойфул твердил себе, что ничего не мог сделать. Ему настолько хотелось, чтобы это стало правдой, что он сумел проспать целую ночь в уверенности, что так и было. И он продолжал пестовать в себе эту веру, пока шел в Сити и всю дорогу до Ладгейта. Но там он увидел Мередита.

Доктора Мередита, сына проповедника. Мередита, который, в отличие от многих его собратьев по ремеслу, остался в зачумленном Лондоне и много раз, безусловно, рисковал жизнью. Мередита, который кротко, без всяких притязаний на религиозную убежденность, продемонстрировал душевную стойкость.

А он? Этот вопрос, подобный стреле, пробивающей доспехи, преодолел защитную броню Обиджойфула и причинил ему жестокую боль. Малодушие. Пусть Марту не удалось бы спасти – пытался ли он всерьез? Разве не струсил, когда сбежал по тем ступенькам? И до него вдруг дошло: пройдешь стороной – докажешь свою вину. Он повернул обратно и через миг уже стоял перед юнцами:

– Что он натворил?

Паренек открыл было рот, но его осадили.

– Он поджег Лондон, сэр! – загалдели те.

Слухи поползли накануне. Такой пожар не мог возникнуть случайно. Думали на голландцев. Но большинство – возможно, половина добропорядочных лондонцев – придерживалось другого, куда более веского подозрения. «Это работа католиков, – говорили они. – Кому еще такое понадобится?»

– Но я не католик! – завопил бедняга на своем ломаном английском. – Я протестант, гугенот!

Гугенот. Невзирая на страх англичан перед папистскими симпатиями Стюартов, Английское королевство казалось поистине безопасной гаванью любому протестанту из католической Франции. В 1572 году французский король, отличавшийся глубокой набожностью, истребил их несметно; на поколение они защитились Нантским эдиктом. Но эти праведные французские кальвинисты продолжали терпеть лишения, а потому текли в Англию скромным, но непрерывным ручейком, где им дозволялось служить свои службы, не бросаясь в глаза. Их стали называть гугенотами.

Обиджойфул прикинул и решил, что парнишке не больше семнадцати. Худощавый, смышленого вида мальчуган с каштановой шевелюрой, но самым примечательным в нем были очки, сквозь которые он близоруко таращился на своих мучителей.

– Ты протестант? – осведомился Карпентер.

– Oui.[62] Клянусь! – ответил тот.

– Но он иностранец! Прислушайтесь, – заявил один из недорослей. – Давайте проучим его!

Обиджойфул набрался храбрости. Закрыв собой паренька, он твердо произнес:

– Меня зовут Обиджойфул Карпентер. Мой отец Гидеон сражался бок о бок с Кромвелем, и этот парнишка – нашей веры. Оставьте его в покое или сперва придется разобраться со мной.

Неизвестно, чем закончилось бы дело, не появись со стороны Сент-Клемент Дейнс конный разъезд герцога Йоркского. Юнцы нехотя отступили, и вскоре он остался наедине с юным гугенотом.

– Где ты живешь?

– Возле Савоя, сэр, – произнес юноша.

Карпентер знал, что там находились маленькая община протестантов-французов и церковь. Он предложил проводить того до дому.

– Недавно здесь? – расспрашивал он, пока они шли.

– Я приехал вчера. К дяде. Я часовщик, – объявил мальчуган.

– Понятно. Как тебя звать?

– Юджин, сэр. Юджин де ла Пенисье.

– Де ла – что? – Обиджойфул покачал головой. Французское имя было для него чересчур. – Мне в жизни не выучить, – признался он.

– А как это будет по-английски? – спросил Юджин.

– Хм, – задумался Обиджойфул. Единственное сколько-нибудь подходившее английское слово было довольно заурядным. – По мне, так лучше будет Пенни.

– Юджин Пенни? – с сомнением переспросил паренек и задумался. Затем просветлел. – Сэр, вы спасли мне жизнь. Вы очень смелы. Если говорите мне называться Пенни… Alors…[63] – пожал он плечами и улыбнулся. – Значит, Пенни! И как мне потом найти вас, сэр, чтобы поблагодарить должным образом?

– Это лишнее. Мой дом все равно сгорел. Но мое имя – Обиджойфул Карпентер. Я резчик по дереву.

У Савоя они расстались.

– Мы еще увидимся, – пообещал Юджин. Уже повернувшись, чтобы уйти, он вдруг добавил: – Насчет ребят, что хотели меня убить… Они не такие уж дураки. Non. Потому что этот пожар… конечно, он дело рук католиков.

А пламя все бушевало. Собор Святого Павла исчез, превратившись в громоздкие черные руины, сгинули Гилдхолл, Блэкфрайерс, Ладгейт. За вечер вторника и среду пожар даже вышел за стены, охватив Холборн и Флит-стрит. Церкви Сент-Брайдс не стало. Заслон огню создали лишь зеленые насаждения вокруг Темпла, которые пожар не сумел преодолеть. На востоке огромный разрыв, созданный герцогом Йорком, спас лондонский Тауэр. За этими и толикой других исключений средневековый Сити сгорел дотла.