Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3 - Александр Солженицын

Расселись в редакционном залике с зашторенными окнами на Мойку. Задымили.

Прямо из Выборгского райкома нужны были бы соратники, но их неудобно было сюда ввести. Итак, надеялся Шляпников на горячих, верных, шумных Хахарева и Шутко из ПК. Хитрый Калинин сидел смирно. Молотов совсем раскис. А Залуцкий – как всегда печальный, но не от того, что происходило перед ним, а как от чего-то своего.

С приезжими чувствовалась напряжённость, но лицом к лицу куда было легче, чем Шляпников целый день метался Удавленный. Собирал совещание он – ему и начинать. Он и начал. Никаких записанных тезисов у него не было (никогда не бывало), но в нём самом так уверенно всё было заострено, так изгорало второй день бесплодно, что он не боялся потерять мысль, только что не всё по порядку скажет.

Рабочие массы, заявил он, потрясены и в недоумении: что сталось с большевиками за двое суток? То, что напечатал товарищ Каменев, – это обычное оборончество, которого только и жаждет наша буржуазия. Это – союз с меньшевиками и эсерами. (Не добавил, но про себя: они в Сибири не знали настоящей партийной борьбы и по-обывательски объединялись с меньшевиками.) И Петербургский комитет, присоединял к себе Шляпников, и Московский комитет (он надеялся, что так, а оттуда никого здесь не было), – мы ведём борьбу с такими взглядами.

– Товарищ Каменев предлагает: «народ имеет право знать цели войны». Так грабительские цели войны ясно нам определены в 47-м номере «Социал-демократа», у товарища Ленина есть там такой ответ: «если бы в России вдруг победили революционеры-шовинисты, – мы всё равно были бы против обороны их «отечества» в этой войне!» А сейчас – даже и не они победили, а сомнительные двухдневные республиканцы с монархическим подбоем. А наш лозунг: союз международного пролетариата для социалистической революции.

Каменев снисходительно слушал с интеллигентской усмешечкой превосходства, что с тобой, простым рабочим, спорить. Но, почувствовал Шляпников, ленинской цитатой хорошо он его по лбу угрел, сразу не найдёшься, что ответить.

И Муранов брови нахмурил, усы длинные расставил, выражение дурашливое.

До сих пор, нажимал Шляпников, «долой войну», дай землю и 8-часовой день были три кита нашей пропаганды. Да мы вот на днях издали, распустили брошюру «Кому нужна война» (сашенькину), 200 тысяч экземпляров. И что ж теперь – отказываться от самих себя? На чём же мы плывём? Не достойно революционного социал-демократа повторять оборонческие кивки на немцев – мол, пусть они теперь делают революцию, а если у них нет мужества свергать Вильгельма – то мы пока законно обороняемся. «Давить на Временное правительство» это не ахти какой выход, с этим и все соглашатели согласны, но это близоруко. Давите, давите, а правительству важно только, чтоб армия ему подчинялась и шла бы в бой. Для обмана простачков они какие угодно заявления сделают и от завоеваний откажутся, лишь бы каждый солдат оставался на своём посту, как и призывает товарищ Каменев. Значит, «долой войну» по Каменеву бессодержательно, а содержательно – подкреплять собой спину буржуазии?

До сих пор Шляпников нёс одним дыханием, сильно разгорячился. Но на этой «содержательности» Каменев ему сразу тихим голосом и подставил:

– А что же именно содержательного вы нам предлагаете? Как же содержательно понять вашу тактику?

– А то, что недостаточен переход власти в руки либерально-монархической буржуазии. Она должна переходить к пролетариату.

– Нет, но насчёт войны, – глаза Каменева сжимались, будто он готовился рассмеяться. – Бросай окопы, и пусть туда немец заходит? Бросай винтовку, и пусть он её подбирает?

– Нет, такой глупости мы не предлагаем! – обошёл Шляпников. – Это обывательские сплетни. Это так «Правду» поносят.

– А – что же? Содержательно – что же? – щурился Каменев.

Чёрт его знает, это действительно было ещё не продумано, не известно, что именно делать. Да ведь и обстановка небывалая. Постепенно нащупается. Не мог он сейчас точно сказать, но чутьём трезвого человека чувствовал, что лозунг – самый сильный, он будоражит солдатское сознание и облегчает агитацию. Что призвать не воевать – это сильней, чем призвать воевать.

– А – вступать с немецкими солдатами в беседы, разъяснять им мировую революционную обстановку. Чтоб они против войны повели борьбу снизу. В общем, объяснять, что мы братья.

– А на каком языке объяснять? – Каменев ехидно.

– Ну, найдётся кто-нибудь. У австрийцев – и славяне, по-нашему понимают.

– А если он в беседу не вступит? – спросил угрюмо бровастый Муранов. – А если он нашего штыком в живот?

Да уж кто из них в переделках бывал больше Шляпникова, вам бы так, господа думские лидеры.

– Так надо с умом. Сперва перекрикнуться. А как – вы предлагаете содержательно? Что вот Манифест опубликовали – так он по воздуху к немецким солдатам перелетит? На немецкую революцию надеяться – так надо ж и нам не воевать. А что вы предлагаете практического?

Теперь Каменеву что-то приходилось ответить:

– Переговоры социалистических верхов.

– Так это само собой, никто вам не мешает. А братание в траншеях – само. Тогда и верхушки будут переговариваться поживей.

Тут – и Хахарев и Шутко тоже голосов поддали. И Шмидт косой помычал. (По Временному правительству в ПК колебались, но против войны – дружней.)

А Сталин сидел в сторонке тихо, благоразумно, папиросы искуривал. Да он – не вредный, он даже, может, – и не против. Из троих он меньше всех был замешан в правдинском перевороте, и у Шляпникова не было к нему упрёка.

Каменев только что не смеялся открыто. Он понял, что Шляпников сам не понимает, что такое «долой войну», и не может предложить разумного способа поведения. А Шляпников горячился, всем чутьём ловя, что поведение такое есть, только не мог он его, действительно, назвать точными словами. Шутко и Хахарев вступили в обсуждение, какие могут быть на фронте случаи. Залуцкий высказывался как бы в рассеянности. Молотов ни мычал, ни телился.

Бурно было, покрикивали, призывали к порядку. Во всё обсуждение мешался ещё Лурье как свежий человек из Европы и всё может рассказать про обстановку в Германии. Слушали его, но не вытекало ясно: так будет в Германии революция или нет, И опять спорили: что делать нашему солдату на фронте?

Горячились, только не Каменев. Он выслушивал с запрокинутой головой, через пенсне, и всё как старое, ничего нового:

– Что мировую войну может кончить только мировая пролетарская революция – это большевизм всегда утверждал, это так. Но пока её нет – мы против дезорганизации военных сил революции.

– А так вы её никогда и не дождётесь! – кричал Шляпников.

Спорили с ним люди безо всякой практической хватки, безо всякого подпольного опыта. Он же – глубоко знал, что говорит – дело, он сам бы сейчас в окопе не растерялся, но доказать этому интеллигенту не мог. Конечно, в социалистических книгах такие случаи не предусматривались.

– Да, – в потеху кланялся он Каменеву, – мы не знатоки. Мы не знаем! Укажите нам такую форму борьбы, которая не дезорганизовала бы армию. А вы не указываете, но предлагаете – вообще не бороться.

– От вашей борьбы, – указывал Каменев, – только травят «Правду».

– Ну и что ж?! Травля на «Правду» нам вполне годится. Мы эту травлю хорошо используем для укрепления нашей партии в рабочих кварталах. По сравнению с меньшевиками. Собираем резолюции в защиту «Правды»! А сейчас добились от Исполкома, что и милиция будет защищать продажу «Правды». А ещё на «Русскую волю» в суд подадим, поручили Козловскому и Соколову. А свёртывать наше политическое знамя мы не можем! Буржуазия оправится от февральских дней и перейдёт в контрнаступление на пролетариат! А вы предлагаете их тем временем поддерживать!

Спор разгорался шумно, но и весело. Весело было Шляпникову, что ни в чём он не побит, а на всё находит ответ не худший.

В подобных случаях, при таком неразумном упорстве противника, Ленин всегда бесстрашно шёл на раскол! Но Шляпников не мог взять на себя раскола: не имел права допустить его в таком слабом положении партии.

И первый призвал:

– Где же, товарищи, наша большевицкая дисциплина?

Напоминание подействовало. Что они знали все крепко: что именно дисциплиной они выделялись изо всех партий. Не избежать было и сейчас, в этой комнате, найти общее решение.

Тем более, что Муранов что-то потерял спесь, почти уже и не спорил.

А Сталин – и с начала не спорил.

А Политикус и Кривобоков охотно кинулись заглаживать.

И Каменев, поняв, что остаётся в меньшинстве, согласился впредь на умеренно-революционную позицию.

Зато надо было и Шляпникову согласиться, что все трое они остаются в редакции.

Уже к полуночи на том поладили – и тут допустили Лурье с его жалобой на Петроградское телеграфное агентство, что оно скрывает размах нашей революции от Европы.