Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

После утреннего разговора Александра Второго и Милютина о Тотлебене император решил Дунайскую армию передать все-таки великому князю Николаю Николаевичу, который, приехав в Ливадию, тут же потребовал объявить о мобилизации войск. Вскоре было решено покинуть Ливадию, пробыть в Москве не больше трех дней и возвратиться в Петербург, а после этого объявить о мобилизации войск – иначе экстренный поезд с императорской семьей невозможно будет пропустить.

В Москве 29 октября Милютин получил письмо от князя Черкасского, в котором он сообщает, что хотел бы вернуться на государственную службу.

Милютин доложил об этой просьбе Александру Второму, который поддержал это желание князя Черкасского, хорошо зная о его блестящих способностях, вспомнил работу князя в Польше, высоко отозвался о брате Николае Милютине.

– Я давно думал о человеке, который мог бы заниматься гражданскими делами в занятом крае при главнокомандующем во время войны, хорошо бы установить и связь между славянскими комитетами и правительством. Я подумаю о князе Черкасском, такие люди пригодятся в это беспокойное время.

Вечером на рауте император долго разговаривал с князем Черкасским.

30 октября Александр Второй, анализируя свои встречи со своими министрами, с послами великих держав, с иностранными гостями, перебирая в памяти все эти телеграммы и послания, твердо решил высказаться перед московским дворянством и городским обществом, поднесшим в Кремле свои адреса, о текущих событиях внутренней и внешней политики:

– Благодарю вас, господа, за чувства, которые вы желаете мне выразить по случаю настоящих политических обстоятельств. Они теперь более разъяснились, и потому я готов принять ваш адрес с удовольствием. Вам уже известно, что Турция покорилась моим требованиям о немедленном заключении перемирия, чтобы положить конец бесполезной резне в Сербии и Черногории. Черногорцы показали себя в этой неравной борьбе, как всегда, истинными героями. К сожалению, нельзя того же сказать про сербов, несмотря на присутствие в их рядах наших добровольцев, из коих многие поплатились кровью за славянское дело. Я знаю, что вся Россия вместе со мною принимает живейшее участие в страданиях нашей братии по вере и по происхождению; но для меня истинные интересы России дороже всего, и я желал бы до крайности щадить дорогую русскую кровь. Вот почему я старался и продолжаю стараться достигнуть мирным путем действительного улучшения быта всех христиан, населяющих Балканский полуостров. На днях должны начаться совещания в Константинополе между представителями шести великих держав для определения мирных условий. Желаю весьма, чтобы мы могли прийти к общему соглашению. Если же это не состоится и я увижу, что мы не добьемся таких гарантий, которые обеспечивали бы исполнение того, что мы вправе требовать от Порты, то я имею твердое намерение действовать самостоятельно и уверен, что в таком случае вся Россия отзовется на мой призыв, когда я сочту это нужным, и честь России того требует; уверен также, что Москва, как всегда, подаст в том пример. Да поможет нам Бог исполнить наше святое призвание!

Речь императора утонула в криках «ура», «буквально задрожал пол, задрожали стекла», вспоминает очевидец.

Министр внутренних дел Тимашев получил текст речи императора и должен был послать ее в «Правительственный вестник», но содержание речи вызвало у него сомнение, слишком уж в речи отдавало славянофильским духом, он послал министру двора графу Адлербергу телеграмму, в которой просил прислать ему подлинный текст речи, граф тут же отправил такой же текст, который и пришлось печатать.

Но и после этой речи императора долго еще шли дипломатические переговоры – то Турция соглашается с ультиматумом великих держав, то, почувствовав поддержку Англии, отказывается от перемирия, то снова соглашается. И так продолжалось несколько месяцев…

После Крыма дела обрушились на Милютина словно могучий водопад, одно за другим следовали неотложные дела, а мобилизация захватила его без остатка, нужно всем генералам послать инструкции, дать советы, с императором он виделся почти каждый день и получал указания, советы, приказы. Сразу после выступления Александра Второго в Кремле, 31 октября, после разговора с императором о громовом впечатлении его речи, после того, как он был на обычном разводе в манеже, Милютин принял членов Славянского комитета Морозова и Третьякова во главе с И.С. Аксаковым, затем к ним присоединился генерал Столетов, которому было поручено формирование болгарского ополчения. На повестке дня стоял вопрос о болгарском вооружении, о покупке, доставке, об использовании. Но самое удивительное было в том, что генерал Ростислав Фадеев просил принять его, тот самый, который оскорблял Военное министерство в печати, предлагал реформы, который могли нанести только вред русской армии, намекал на то, что Военное министерство ничего нового не предпринимает, и вот он в кабинете Милютина просит дать ему работу в армии. «Болтун и интриган», – подумал Милютин, а Фадеев уже входил в кабинет и как ни в чем не бывало признался, что он несколько лет тому назад ошибался. Милютин ничего не обещал ему, а когда он ушел, подумал: «Какой хвастун, а ведь только что славянофилы говорили, что Фадеева ни в коем случае не допускать до болгарских дел, как и к славянам вообще. Да, но Фадеев – талантливый писатель и генерал-майор, опытный человек, знающий славянское дело, болеющий за него…» Через несколько минут Дмитрий Милютин, позабыв недавние обиды и зная о том, что генерал остался без средств к существованию, порекомендовал отправить Ростислава Фадеева представителем русской армии к черногорскому князю. Видимо, князь и Фадеев сошлись характерами и участием в войне, потому что «после войны князь черногорский подарил ему маленькое имение около Антивари, которое дядя впоследствии продал» (Витте С.Ю. Избранные воспоминания 1849–1911 гг. Т. 1. М., 1997. С. 27).

Но главное, заметил Милютин, как трудно входил в государственную жизнь князь Черкасский. Окрыленный встречей с императором и продолжительным разговором с ним, Черкасский написал записку об устройстве гражданской части при полевом управлении армии, ее собрались обсуждать у князя Горчакова. На совещание пришли князь Горчаков, великий князь Николай Николаевич, начальник штаба генерал Непокойчицкий, министры внутренних дел и финансов, князь Урусов, князь Черкасский и Милютин. Сразу, как обычно, возникли препирательства между Горчаковым и Милютиным. Заметна была и неприязнь Тимашева к князю Черкасскому, помнил он горячие выступления Черкасского по славянскому делу, его адреса императору, который высказывал неудовольствие по этому поводу, а сейчас, как выяснилось, император и князь поладили между собой, и князь Черкасский вновь оказывается наверху. Это огорчало министра внутренних дел. Вскоре Милютин узнал, что против князя Черкасского готовится заговор. «Однако ж я убежден, – записал Милютин в дневнике 7 ноября, – что эти интриги не удадутся; прошли времена шуваловские. Личность кн. Черкасского является ныне очень кстати: если нашим войскам суждено вступить в славянские земли за Дунаем, то одно присутствие Черкасского при армии придаст движению ее тот именно характер, то значение, которые оправдывают в глазах Европы наше вооруженное вмешательство в турецкие дела. Вот чего не понимают или не хотят понять кн. Горчаков, Тимашев и компания» (Милютин Д.А. Дневник 1876–1877. С. 110).