Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - Альберт Шпеер

Кауфман забрал пластинки. Я обговорил с ним условия, при которых он сможет транслировать речь без моей санкции: если меня убьют по приказу политических врагов, главным из которых я считал Бормана; если Гитлер узнает о моей деятельности и приговорит меня к смерти; если Гитлер умрет, а его преемник продолжит безумную политику тотального уничтожения. Эти условия проливают свет на мои умонастроения в последние дни Третьего рейха.

Поскольку генерал Хайнрици не собирался защищать Берлин, капитуляции города и гибели режима можно было ожидать в ближайшие дни. Как я узнал от генерала СС Бергера и Евы Браун, Гитлер намеревался покончить с собой 22 апреля. Однако Хайнрици уже заменили генералом Штудентом, командующим парашютными войсками. Штудент, по мнению Гитлера, один из самых энергичных высших офицеров, заслуживал доверия, тем более что обладал важным для сложившейся ситуации качеством: не отличался особым умом. Эта кадровая перестановка придала Гитлеру мужества. Тогда же Кейтелю и Йодлю приказали бросить в бой за Берлин все оставшиеся в их распоряжении дивизии.

На тот момент я не был обременен никакими обязанностями, поскольку военной промышленности больше не существовало, но на месте мне не сиделось. Без веских причин я решил переночевать в имении близ Вильснака, где провел много выходных со своей семьей. Там я встретил одного из сотрудников доктора Брандта и от него узнал, что по приказу Гитлера доктора держат под арестом на одной из вилл западной окраины Берлина. Он описал мне это место, дал номер телефона и заметил, что с охранниками-эсэсовцами нетрудно договориться. Мы пришли к выводу, что благодаря царившей в Берлине неразберихе у меня есть шанс освободить Брандта. К тому же мне хотелось повидать Люшена и убедить его бежать от русских на запад.

Перечисленные причины и привели меня в Берлин в последний раз, но главным, пожалуй, было магнетическое притяжение Гитлера. Я хотел в последний раз увидеться с ним и попрощаться. Меня мучило то, что два дня назад я практически ускользнул от него. Неужели так должно закончиться наше многолетнее сотрудничество? День за днем, месяц за месяцем мы обсуждали наши совместные планы, почти как коллеги и друзья. Много лет он радушно принимал меня и мою семью в Оберзальцберге.

Всепоглощающее желание увидеть Гитлера опять же выдает мое двойственное отношение к нему. Разумом я понимал, что Гитлер давно уже должен был умереть. В последние месяцы я изо всех сил мешал ему погубить немецкий народ. Разве моя записанная накануне на пластинку речь и ожидание его смерти не были ярчайшим доказательством наших прямо противоположных целей? И пожалуй, само это ожидание оживило мою эмоциональную связь с Гитлером. Я просил передать мою речь по радио только после его смерти именно потому, что хотел избавить его от известия о моем предательстве. Я все сильнее жалел павшего властителя. Не знаю, но, может, многие из соратников Гитлера испытывали в те последние дни аналогичные чувства. С одной стороны, над нами довлели чувство долга, присяга на верность, преданность, благодарность, с другой стороны – горечь личной трагедии и национальной катастрофы. И все это было связано с одним-единственным человеком: Гитлером.

По сей день я радуюсь тому, что сумел осуществить свое намерение и повидать Гитлера в последний раз. Несмотря на все наши противоречия, это было достойным завершением двенадцатилетнего сотрудничества. Правда, покидая Бильснак, я действовал по наитию, не до конца понимая, что же движет мною. Перед отъездом я написал несколько строк жене, чтобы приободрить ее и уверить в том, что я вовсе не собираюсь разделить судьбу Гитлера. Километрах в 90 от Берлина дорогу заблокировал поток машин, направлявшихся к Гамбургу: лимузины и старые драндулеты, грузовики и автофургоны, мотоциклы и даже берлинские пожарные машины. Пробиться через десятки тысяч машин было совершенно невозможно. Для меня до сих пор остается загадкой, откуда для них вдруг взялось горючее. Может быть, его припрятывали долгие месяцы на самый крайний случай.

Из дивизионного штаба в Кирице я позвонил на берлинскую виллу, где, по моим сведениям, томился доктор Брандт в ожидании исполнения смертного приговора. Однако выяснилось, что по особому распоряжению Гиммлера его перевезли в Северную Германию. До Люшена мне не удалось дозвониться. Тем не менее я не отказался от своего намерения и предупредил одного из адъютантов Гитлера, что, возможно, прибуду в Берлин во второй половине дня. В штабе я узнал, что советские армии быстро наступают, но окружения Берлина пока не ожидается; аэропорт Гатов на берегу Хафеля пока еще контролируется нашими войсками. Так что мы с Позером поехали на большой испытательный аэродром в Рехлине. Здесь меня хорошо знали, ибо я присутствовал на многих летных испытаниях, а потому мог рассчитывать на самолет. С этого аэродрома стартовали истребители, атаковавшие на низкой высоте советские войска к югу от Потсдама. Комендант аэродрома охотно предоставил в мое распоряжение учебный самолет до Гатова, где для нас уже стояли наготове два одномоторных разведсамолета «шторьх» с малой посадочной скоростью. Пока шла предполетная подготовка, я изучал по штабным картам позиции русских войск.

В сопровождении эскадрильи истребителей мы летели на юг на высоте более 900 метров в нескольких километрах от зоны боев. Видимость была прекрасной. С высоты битва за столицу рейха выглядела вполне безобидно. После полутора столетий спокойствия Берлину вновь грозила оккупация вражескими войсками, но сражение разворачивалось на фоне поразительно мирного пейзажа на дорогах, в деревнях и городках, которые я так хорошо знал по своим бесчисленным поездкам. Мы видели лишь вспышки артиллерийских залпов и разрывы снарядов, словно чиркали спичками, да горевшие строения ферм. Правда, вдали, на восточной окраине Берлина, пелену тумана разрывали клубы дыма, но отдаленный грохот сражения тонул в реве мотора нашего самолета.

Пока мы шли на посадку в Гатове, истребители сопровождения улетели атаковать наземные цели южнее Потсдама. Аэродром был почти пустынным. Только готовился к вылету генерал Кристиан, как сотрудник Йодля входивший в ближайшее окружение Гитлера. Мы обменялись несколькими банальными фразами, а затем я и Позер залезли в «шторьхи», чувствуя себя искателями приключений, так как вполне могли поехать дальше на автомобиле – по той же дороге, по которой я ехал с Гитлером в канун его пятидесятого дня рождения. К изумлению нескольких водителей, оказавшихся на широком проспекте, мы приземлились прямо у Бранденбургских ворот, где остановили армейскую машину и на ней доехали до рейхсканцелярии. Был уже поздний вечер – путь в 160 километров от Вильснака до Берлина занял десять часов.