Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - Альберт Шпеер

Вражеское радио передало несколько встревоживших меня сообщений. В одном говорилось, что я помог выйти на свободу своему племяннику, приговоренному военным трибуналом за чтение трудов Ленина[326]. В другом – что готовится арест моего сотрудника Карла Хеттлаге, никогда не пользовавшегося доверием партии, и будто бы в одной из швейцарских газет было прямо сказано, что вести переговоры о капитуляции Германии можно только с бывшим главнокомандующим сухопутными силами Браухичем и мною. Может, противник пытался расколоть немецкое руководство, может, это были просто слухи.

В те дни полного развала армейское командование втайне выделило мне несколько надежных офицеров-фронтовиков, вооруженных автоматами. Я разместил их в своей квартире. На крайний случай у нас была восьмиколесная бронированная машина разведки, на которой мы, как предполагалось, бежали бы из Берлина. По сей день я так и не узнал, кто именно и на основании какой информации отдал приказ о моей охране.

Неумолимо приближался штурм Берлина. Гитлер уже назначил генерала Реймана военным комендантом города. Поначалу Рейман оставался в подчинении генерала Хайнрици, главнокомандующего группой армий, растянувшейся от Балтийского моря вдоль Одера до Франкфурта-на-Одере и далее еще километров на 100. Я полностью доверял своему старому знакомому Хайнрици, ибо он совсем недавно помог мне в целости и сохранности сдать противнику Рыбникский угольный бассейн. А потому, когда Рейман приказал подготовить к взрывам все берлинские мосты, я немедленно выехал в штаб Хайнрици, расположенный около Пренцлау. Это случилось 15 апреля, за день до начала наступления русских войск на Берлин. В качестве технической поддержки я захватил с собой члена берлинского магистрата Лангера, отвечавшего за автомобильные дороги, и начальника берлинской железной дороги Бекка. По моей просьбе Хайнрици приказал Рейману принять участие в совещании.

Оба технических эксперта наглядно продемонстрировали, что запланированные разрушения повлекут гибель Берлина, о чем я уже сообщал Гитлеру в своем меморандуме от 15 марта 1945 года. Комендант сослался на приказ Гитлера защищать Берлин всеми доступными средствами:

– Я должен сражаться и, следовательно, должен уничтожить мосты.

– Но только в направлении главного удара? – уточнил Хайнриси.

– Нет, везде, где развернутся бои, – ответил генерал Рейман.

Я спросил, подлежат ли уничтожению все мосты в центре города, если дойдет до уличных боев, и Рейман ответил утвердительно. Тогда я воспользовался своим испытанным аргументом:

– Вы готовы сражаться, потому что верите в победу?

Генерал на мгновение растерялся, но выбора у него не было; и на этот вопрос пришлось ответить утвердительно.

– Если будет разрушен Берлин, – сказал я, – то и промышленные объекты выйдут из строя на обозримое будущее. А без промышленности войну не выиграть.

Рейман не знал, как выйти из затруднительного положения. К счастью, генерал Хайнрици выдвинул весьма необычное предложение: удалить взрывчатку из подрывных зарядов на всех главных магистралях автодорожной и железнодорожной сети Берлина; мосты взрывать только в ходе военных действий[327].

Когда мы остались наедине, Хайнрици сказал:

– Благодаря этим распоряжениям ни один мост в Берлине не будет уничтожен, ибо не будет никакого сражения за Берлин. Если русские прорвутся к Берлину, один наш фланг отойдет на север, а второй на юг. На севере мы укрепимся вдоль системы каналов восток – запад. Правда, боюсь, что там мосты придется взорвать.

Я понял, что он имеет в виду:

– Значит, Берлин мы сдадим быстро?

– По крайней мере, без особого сопротивления, – согласился генерал.

На следующее утро, 16 апреля, меня разбудили очень рано. Мы с подполковником фон Позером собирались наблюдать за последней решающей битвой этой войны, советским наступлением на Берлин, с вершины холма над Одербрухом близ Врицена. Только в густом тумане практически ничего не было видно. Через несколько часов лесник сообщил, что наши войска отступают и скоро здесь будут русские. Так что мы тоже отступили.

Мы проехали мимо огромного судоподъемника Нидер-Финов, технического чуда тридцатых годов и ключевой позиции на водном пути от Одера к Берлину. Повсюду на стальном каркасе высотой в 120 футов были искусно размещены взрывные заряды. Слышался отдаленный грохот артиллерийской канонады. Лейтенант инженерных войск доложил, что подготовка к взрыву завершена. Здесь все еще действовал указ Гитлера от 19 марта, и саперы вздохнули с облегчением, когда фон Позер в последний момент отменил приказ об уничтожении. Мы же пришли в уныние, ибо поняли, что приказ от 3 апреля 1945 года о сохранении водных путей не достиг воинских подразделений.

Поскольку коммуникационная сеть была разрушена, мы не могли передать новые инструкции по телетайпу. Однако, опираясь на поддержку генерала Хайнриси, я решил напрямую обратиться к народу и призвать к благоразумию. Я надеялся, что, несмотря на хаос сражений, Хайнрици предоставит в мое распоряжение одну из радиостанций на территории, контролируемой его группой армий.

Проехав еще миль двадцать, мы с Позером оказались в глухих лесах Шорфхайде, превращенных Герингом в богатые охотничьи угодья. Я отпустил охрану, присел на пень и без долгих размышлений набросал откровенно мятежную речь. Прошло всего пять дней с тех пор, как Гитлер подверг мое официальное обращение цензуре и лишил ее всякого смысла. На этот раз я намеревался категорически запретить разрушение заводов, мостов, водных путей, железных дорог и линий связи, призывал солдат вермахта и фольксштурма препятствовать взрывам «всеми доступными средствами вплоть до применения огнестрельного оружия». Я также призывал передавать наступающим войскам противника политических заключенных, включая евреев, не препятствовать возвращению на родину военнопленных и иностранных рабочих. Я налагал запрет на деятельность «Вервольфа»[328] и призывал сдавать города и деревни без боя. В заключение я собирался торжественно заявить, что мы «непоколебимо верим в будущее нашей нации, которой суждено сохраниться в веках».

Я торопливо нацарапал карандашом записку и отправил Позера к доктору Рихарду Фишеру, генеральному директору берлинских электростанций. В записке я просил не прекращать электроснабжение самой мощной немецкой радиостанции в Кёнигсвустерхаузене до самого ее захвата противником. Эта радиостанция, регулярно транслировавшая приказы «Вервольфа», могла бы передать мою речь с запретом деятельности «Вервольфа».