Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

Так могли узнать о прошлом. А о настоящем? Откуда Москва узнала, что в группе бежавших из Кенигсберга есть шпион (а во второй радиограмме фамилия Васьки, а потом, как рассказала Лена, и Николая)? Эти сведения могли быть из достаточно высоких и весьма компетентных сфер, обладавших к тому же и средствами связи.

Все это лежит за семью печатями в каком-то архиве-хранилище и вряд ли когда-либо увидит свет. Во всяком случае, разведка наша, действительно, работала хорошо.

24

В книге А.Омильяновича «В тылу врага», Воениздат,1975 г. Жулик упоминается как Рудый — Клемент Котарский, а Знайдек — Эдвард Савицкий из деревни Немцовчизна под Сувалками.

25

Много позже я разговорился с Владимиром Константиновичем об этой вербовке — разговор был в конце 60-х годов. Вот его мнение: «Правильно сделал, что отказался. И наши тебе не доверяли бы и те — тоже». Наверное, знал, что говорил.

26

Позже этот музей переехал в Вильно.

27

В Чехословакии я вновь побывал в 1975 году и еще несколько раз позже. Как изменилось их отношение к нам, как мы много потеряли после 1948 и 1968 годов! Приходят на память слова Бакунина из «Исповеди», написанной им в Петропавловской крепости в 1851 году (Жак Дюкло. Бакунин и Маркс. Тень и свет. 1975): «Я спрашивал себя также: какая польза России в ее завоеваниях? И если ей покорится полсвета, будет ли она тогда счастливее, вольнее, богаче? Будет ли она даже сильнее? И не распадется ли тогда могучее Русское царство, и ныне уже столь пространное, почти необъятное, не распадется ли оно, наконец, когда еще более распространит свои пределы? Где последняя цель его расширения? Что принесет оно порабощенным народам заместо похищенной независимости? О свободе, просвещении и народном благоденствии и говорить нечего, разве только свою национальность, стесненную рабством! Что приобретут они, что приобретет сама Россия через такое насильственное смешение? А Россия? Россия должна будет носить на плечах своих всю тяжесть сей необъятной, многосложной насильственной централизации. Россия сделается ненавистной всем прочим славянам, так, как она теперь ненавистна полякам; будет не освободительницей, а притеснительницей родной славянской семьи; их врагом против воли, на счет собственного благоденствия и на счет своей собственной свободы, — и кончит наконец тем, что, ненавидимая всеми, сама себя возненавидит, не найдя в своих победах ничего, кроме мучений и рабства! — Таков ли должен быть конец едва только что народившейся славянской жизни и славянской истории?».

28

Лена сообщила, что в Институте Физкультуры учится Миша Когут. Молодой парень-десантник Ленька Жуков женился на радистке отряда Вале. Они жили в Казарменном переулке с матерью Вали, простой, симпатичной женщиной в большой полуподвальной комнате и с только что родившейся дочкой. Здесь мы иногда собирались, вспоминали старое, выпивали, ходили в гости в общежитие к Мише Когуту. До войны он учился в Минске. Когда нас, партизан, по выходе в тыл вербовали вновь лететь за фронт, Миша сумел отказаться и вернулся заканчивать институт. Теперь я советовал ему идти в аспирантуру. Совету он не последовал, но потом всегда его вспоминал. У Вали обитала ее подруга и ее же партизанская начальница — Люба Стефанович. Я хорошо помнил ее по отряду. Еще до памятных событий с Николаем Шестаковым и Васькой Бронзовым Люба стала близко сходится с Димкой Цивилевым. Теперь же в Москве она с улыбкой говорила: «Вот уж пустой был человек». Заходил я и на Донскую улицу к Лене Потаниной. Она жила с матерью, пожилой, интеллигентной и симпатичной женщиной. Вся обстановка дома говорила о культуре и интеллигентности. Был я и у нашего командира, Владимира Константиновича Орлова (Цветинского). Его демобилизовали из армии (говорили, что он повздорил с начальством) и теперь работал простым рабочим на заводе «Карбюратор» — большая несправедливость по отношению к этому, несомненно, выдающемуся человеку.

29

Праздник — явление иконы Казанской Божьей Матери

30

Гарда скончался в 1950 году в Познани, будучи директором оперного театра.

31

«24-го вечером опять потребовали меня, и я нашел то же собрание. Сегодня вопросы были многочисленнее; два, три человека спрашивали меня разные вещи в одно время с насмешками, колкостями, почти ругательствами, один против другого наперерыв. Я, наконец сказал: «Господа, я не хочу отвечать всем вместе; каждый спрашивает разное; извольте спрашивать меня по порядку, и тогда я буду отвечать». Г.А.Голенищев-Кутузов (с громким хохотом): «Нет, эдак лучше, скорей собьется!» (Из «Записок князя СЛ.Трубецкого», изд. ред. журнала «Всемирный вестник», 1906 г., с.18-19.)

32

Уже в 60-х годах я встретил Шелковского на улице, в проезде Серова. Так мне, во всяком случае, показалось. Низенького роста, конечно, повзрослевший, навстречу мне шел очень на него похожий капитан госбезопасности. Встреча была настолько неожиданной и молниеносной, что я так и не решил, надо ли его окликнуть. Было любопытно, что он уцелел в чистке органов после крушения Берии и «разоблачения культа личности», когда многие коллеги моего следователя исчезли с лица земли вообще, а многие лишились мундира. Но этот вот уцелел. Да оно и понятно. Повторяю, был он человек мелкий, исполнительный. При встрече он, по-видимому, не узнал меня.

33

В «Литературной газете» за 29 марта 1989 года было напечатано покаянное письмо В.Н.Астрова «Как это произошло», характеризующее и его самого, и его подлую роль в бухаринском деле. Комментируя предсмертное письмо Н.Бухарина («Известия» ,№ 226 от 13 октября 1992 года), его вдова А.Ларина пишет, что во время следствия «..делись допросы профессиональных провокаторов, в том числе его бывшего ученика В.Астрова, завербованного ОГПУ еще в конце 20-х годов». На это утверждение А-М-Лариной Астров отреагировал 27 февраля 1993 года письмом в «Известия» (№ 38). В нем такая фраза; «Когда мне по окончании следствия (в апреле 1933 года) предложили подписать обязательство сообщать НКВД об антисоветских высказываниях или действиях в окружающей меня среде, я не нашел возражений и безоглядно, не предвидя всех возможных последствий, ухватился за это, как единственную для меня доступную «ниточку», хоть как-то связывающую меня с партией, к которой я прирос с юношеских лет». Это «обязательство сообщать» мы чувствовали в камере. Астров тут же утверждает, что «полностью требований «рассказать о террористической деятельности правых» я все-таки не выполнил...»